Предчувствие любви

Землянка была не просто укрытием, она служила еще и классом. Справа и слева, образуя узкий проход, стояли прочные дощатые столы и скамейки. На бревенчатых стенах висело множество авиационных схем, диаграмм и графиков. Среди них наше внимание привлек длинный ряд одинаковых, по линейке вывешенных рисунков. Это были силуэты неизвестных нам самолетов. Над всеми — броская, почти плакатная надпись: «Твой вероятный воздушный противник». Под каждым — название, летно-тактические характеристики и другие весьма любопытные сведения.

Некоторые обозначения, особенно буквенные в сочетании с цифровыми, мы, хотя и понаслышке, знали. Однако большинство наименований — новые. При этом многие были прямо-таки кричащими. Они как бы стремились ошеломить, запугать, грозили гибелью.

«Корсар…»

«Пантера…»

«Барракуда…»

«Вампир…»

Зубарев неожиданно сказал:

— Добрый все-таки наш русский народ.

— Ты чего? — удивленно посмотрел на него Шатохин.

— Да вот, гляжу, придумают же, а? У нас даже во время войны оружие душевно, ласково называли. Помните, истребитель был — «чайка!» Знаменитый гвардейский миномет — «катюша». А тут черт знает что.

— Ты, пожалуй, верно подметил, — согласился Лева. — Это же… Это как у фашистов. У тех танк был «пантера», у этих — самолет. Кровожадный хищник, стало быть. А «корсар» — это морской разбойник, пират. Без всякой аллегории назначение подчеркивается.

— Не зря их так и зовут — воздушными пиратами, — подал голос ефрейтор Калюжный.

— Ну, зовут-то их так по другой причине — за пиратские повадки, — счел нужным уточнить Пономарев. Подойдя к одному из рисунков, он прочел пояснительный текст под ним и позвал нас: — Вот, пожалуйста, здесь все сказано…

«Этот тяжелый бомбардировщик на 21 километр вторгся в наше мирное небо южнее Либавы. Советские военные летчики, поднявшиеся в воздух, решительно потребовали, чтобы нарушитель следовал за ними для посадки. Однако чужой экипаж в ответ на это законное требование открыл огонь. Наши истребители вынуждены были применить свое бортовое оружие. Самолет со снижением ушел в сторону моря».

На стене землянки висели силуэты иностранных самолетов самых различных типов. Тут были толстобрюхие бомбардировщики, и длиннокрылые разведчики, и ощетинившиеся пушками штурмовики, и самые скоростные истребители, и даже неуклюжие тихоходные транспортники. Черные, зловеще нацеленные, они были враждебны всему живому, и каждый из них неоднократно рыскал возле советских границ. А если иного из этих бронированных гадов своевременно не отпугивали, то он норовил прокрасться в наше воздушное пространство.

Казалось бы, при чем тут вот этот, по виду неповоротливый, пузатый ковчег? И скоростенка у него черепашья, и маневренность как у грузовой баржи. А с его борта над Молдавией были сброшены два парашютиста, прошедшие в шпионской школе специальную подготовку для диверсий. Когда диверсантов задержали, у них обнаружили фальшивые документы, крупные суммы денег и даже яд.

Рядом с силуэтом тупорылого транспортника находилось изображение настоящего страшилища. Название, не в пример иным, божественное: «Нептун». Бог морей, черт побери! Только дела, судя по сопроводительному тексту, далеко не божьи.

«Двухмоторный бомбардировщик типа «Нептун» грубо нарушил государственную границу СССР в районе мыса Островной. Поднявшись навстречу, наши истребители предъявили ему требование приземлиться. Зарвавшиеся летчики-шпионы открыли огонь и получили ответный удар. «Нептун» удалился в сторону моря».

Заключительная строка явно что-то не досказывала и, как ни странно, именно поэтому вызывала улыбку. Куда же еще удаляться богу морей после хорошей вздрючки, если не в свое подводное царство?

Туда ему и дорога! Чтобы другим неповадно было.

— Так это же все взято из газет! — воскликнул вдруг Шатохин. — Дословно.

— Дошло, — усмехнулся Пономарев. — А ты думал с потолка, что ли?

— Не язви, — рассердился Лева. — Как будто ты все эти сообщения помнишь.

— Ты о содержании?

— Нет, о количестве. Вон их сколько! — Лева повел рукой в сторону рисунков с подтекстовками. — В газете появится одно и через месяц-другой забудется. А когда вот так читаешь, подряд, — не по себе становится. Это же не отдельные провокации, это — система. Что, разве не так? Прямо-таки необъявленная воздушная война.

— Холодная война, — напомнил Валентин.

— Ничего себе — холодная! С пушечным огнем.

— Ладно, не каркай, — перебил Пономарев и повернулся к сидящим возле печки солдатам: — Подкормите-ка, хлопцы, ваш реактор. А то, гляжу, он у вас совсем заглохнет.

— Это можно, это — пожалуйста, — откликнулся Калюжный. И вчера возле самолета, и сейчас он держался спокойно, без малейшей робости. Посмотришь на него — сразу видно: расторопен, находчив, смышлен. Пружинисто поднявшись со скамейки, он тотчас вышел, а минуту спустя вернулся с охапкой дров, осторожно ссыпал их наземь и, выбирая поленья посуше, начал подбрасывать в топку.

Весело загудело пламя. Железная бочка из черной стала на глазах превращаться в малиновую.