Предчувствие «шестой волны»

Я посмотрел на подвешенное к небу солнце и кинул в воду очередной камешек. В голове было пусто и прохладно. В кармане лежало удостоверение «Ветеран борьбы с режимом».

Вечерело.

Николай Желунов Рагомор

Юджин лежал на Пьяной Скале и смотрел на город. Сверху Рагомор напоминал салат из крошёных огурцов, морковки и сваренных вкрутую яиц — словно кто-то гигантской ложкой взболтал и рассыпал в зелёной долине алые, белые и цыплячье-жёлтые кубики домов. Горы сжимали Рагомор со всех сторон каменными объятьями — оттого солнце появлялось в городе поздно, уходило рано, и взор привыкал к дневной тени. Впрочем, всем было плевать на это, и только Юджин иногда жалел, что солнце соскальзывает за мраморные спины гор слишком быстро; он ехал на Пьяную Скалу и подолгу торчал здесь, до рези в глазах смакуя согретые солнцем краски.

— В тёмной комнате без окон я тоскую по тебе, — тихо напевал он, забывшись, а ветер тёплой ладонью касался его губ, оставляя на них едва уловимый вкус цветочного мёда, и Юджин время от времени проводил по губам языком.

Пьяная Скала была местом паломничества любителей ночных оргий, отсюда и название. От скалы до Рагомора почти миля, но Юджин видел и слышал всё, что происходит в городе. Вот механические уборщики подметают мусор на главной улице, а мальчишки бегут за уборщиком, с хохотом колотят по стальному контейнеру палками, тот опрокидывается, и мусор разлетается по асфальту. Роботы терпеливо подбирают его вновь и вновь, пока мальчишкам не надоедает. На площади перед мэрией Лу Моргенштерн — высокий и толстый, как боров, — строит очередную жутковатую инсталляцию: переплетение чёрных бронзовых прутьев, в которых каждый должен увидеть что-то своё; и люди, чтобы не обижать его, говорят, что видят, а может быть, и в самом деле видят. Солнце жарит. Моргенштерн пыхтит и утирает рукавом струящийся по лицу пот — он с гордостью принимает эти страдания во имя прекрасного. Толпа с уважением следит за его действиями. Юджин никогда и ничего не мог разглядеть в этих безумных работах, но когда Моргенштерн вцепился в него однажды, требуя ответа, Юджин соврал, что видит чье-то лицо, и Моргенштерн надменно кивнул, приняв враньё. Моргенштерн — единственный художник в Рагоморе.

На детской площадке играют ребята. В Рагоморе женщины не рожают детей — это больно и отнимает немало времени; если кто-то из женщин по неосторожности забеременеет, робот-гинеколог всегда к её услугам, он делает аборты по предварительной записи (это быстро и даже не лишено приятности). А ребёнка можно заказать в Инкубаторе — вон в том овальном, похожем на яйцо здании, что напротив мэрии. Юджин любил детей, он собирался тоже как-нибудь заглянуть в Инкубатор и сдать свои клетки, чтобы через две недели получить здорового краснощёкого карапуза лет трёх-четырёх.

— В тёмной комнате без окон… — мурлыкал Юджин.

Дети собрались вокруг столика на площадке для игр, они с интересом глядят, как рыжий Джеки Пейот всовывает в зад лягушке травинку и надувает амфибию до размеров бейсбольного мячика. Бедная тварь таращит буркала от ужаса и боли и судорожно дрыгает лапками. Один из близнецов ОʼКерри — Люк или Бивер, не поймёшь — зажмуривается и прижимает ладони к ушам. Вдруг Джеки швыряет лягушку в Келли Остин, и девочка с визгом отпрыгивает, падает на изумрудный шёлк травы, в глазах её отвращение… и восторг.

Юджин нахмурился, и словно в ответ серое облачко закрыло солнце. Над дорогой, убегающей к городу, взметнулся маленький смерч, он подхватил белый клочок бумаги и опустил его на камни перед лицом Юджина. Тот с трудом оторвался от созерцания города, взял бумажку в руки. На идеально ровном прямоугольнике крупными чёрными буквами была отпечатана какая-то бессмыслица:

KYZaa50981FXC-MC426-01992

Юджин скомкал и отбросил листок в сторону. У него вдруг пропал всякий интерес к происходящему внизу. Он осознал, что голоден и хочет пить. Еды у него с собой не было, зато в машине нашлась фляга с прекрасным французским вином. Юджин с жадностью выпил несколько глотков и, свистнув машине, живо зашагал вниз по дороге, размахивая прутиком. Машина послушно ползла следом.

У городских ворот он допил вино, запульнул флягу в кусты и хрипло затянул:

— О-о-о, в тёмной комнате без окон я останусь навсегда!

Вечер опустился на Рагомор влажной фиолетовой грудью, облепленной блёстками звёзд. В воздухе носился запах моря (хотя моря поблизости не было), на улицах вспыхнули огни, из распахнутых окон летели звуки джаза и кантри. Многие жители города просыпались только с началом сумерек и сразу окунались в бурный водоворот ночной жизни. Юджин шагал по заполненной народом вокзальной площади и не успевал отвечать на приветствия.

— Салют, Кортни! Как дела, Курт? Ты вроде бы скинул пару фунтов?

— Иди к чёрту, Юджин.

Курт весил почти двести фунтов и передвигался с помощью дубовой трости с золотым набалдашником. Он всё время что-то жевал, и Юджин верил, что будущим летом Курту не будет равных на ежегодном конкурсе толстяков.

— Хорошо выглядишь, Донна!

— Не льсти мне, Юдж, я знаю, что похожа на мумию.