Предчувствие «шестой волны»

— Помнишь, о чём мы говорили ночью?

— Но сегодня в школе, кажется, мы уже говорили о чём-то другом… Так что ты выбрал?

— Ни то, ни другое, — отрезает он, словно шпагой. — Ты, наверное, уже понял. Меня послали на позиции — и я поеду. Но возвращаться не буду. Примкну к какому-нибудь отряду и постараюсь сделать всё, чтобы он устоял до конца. Пока есть приказ.

— Чей приказ?

— Тех, кому мы присягали… Мы уже изменили один раз, дав эту присягу. Теперь готовимся изменить во второй раз, а может быть, и в третий. Я уже говорил, что это очень литературно: предательство тянет за собой новые предательства. С этим надо кончать. Поставить точку хоть где-нибудь. Потому что надо же как-то оборвать череду измен. И если не сейчас, то когда?

Я не знаю, что ему сказать. Нет, неправда: как раз знаю. Что чем дольше мы будем сопротивляться, тем больше людей погибнет зря. Что бывают ситуации, когда предательство необходимо, а хранить верность — преступно. Когда нужно совершить предательство, чтобы сохранить честь. Когда, наконец, сама честь обращается в символ предательства. Ты устал от бесконечных измен — а от бесконечных смертей ты не устал? Опомнись!..

Я уже готов всё это произнести, но в последний момент у меня перехватывает горло.

Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты прав в каком-то высшем смысле, но по-настоящему ты не прав. А может, наоборот. Дело в том, что ты сознательно задумал невозможное. Потому что череду измен можно оборвать только вместе с жизнью.

Значит, вся наша жизнь — это бесконечно разрастающаяся цепочка измен?… А впрочем, так и есть. Становясь юношей, ты предаёшь детство. Влюбляясь в очередной раз, предаёшь всех предыдущих возлюбленных. И так далее. Он так устроен — наш мир. Ведь, в конце концов, даже весна — это предательство зимы. Мы можем или примириться с этим устройством, или взбунтоваться, чтобы попытаться его изменить.

Последнее — безнадёжно.

Но ведь как раз абсолютно безнадёжные мятежи — это едва ли не самое красивое, что только есть в истории.

Самый первый из таких безнадёжных мятежей — это, разумеется, война титанов против богов. Как они шли в свой отчаянный бой — эти древние варианты миропорядка, неудачные пробы эволюции, уроды и калеки, от которых каждый нормальный человек и каждый современный бог отшатнулся бы с отвращением; но сила у них ещё осталась, и они атаковали всей этой силой, понимая, что на самом деле всё зря, что ничего изменить уже невозможно… но ведь нельзя же так… что Они с нами сделали?! вы, осуждающие нас, посмотрите — что Они с нами сделали!! неужели такое можно простить?., и бешеная слепая ярость вырывалась из глубин, как магма; и бой против такой гвардии был страшнее всех земных боёв, вместе взятых; но Мысль не остановить даже горячкой безумного сражения, и она у каждого пробегала тенью — предательская мысль: хуже всего, если мы победим…

Вот если из тюрьмы вырвется наш безумный отец Уран — тогда-то и начнётся самое страшное.

Нам, солдатам Империи, в этом смысле легче. Нас в бою будет согревать хотя бы то, что победа невозможна.

Кстати: а что такое Империя? В переводе на мифологический язык, который, между прочим, сам по себе ничем не хуже научного, Империя — это структура, апеллирующая к чрезвычайно древним силам. Более древним, чем управляющие современным миром олимпийцы. Значит, все неправдоподобно кошмарные черты жизненного уклада Империи — это просто очень последовательный вариант всё того же мятежа против богов. Всё та же лава, рвущаяся к небу.

Иногда я пугаюсь собственных мыслей. Думаешь, думаешь — и выдумываешь порох…

Но у мысли есть тот недостаток, что её нельзя остановить на полпути. Бесполезно. Проще додумать до конца. Например: все красивые и страшные безнадёжные мятежи, описанные в истории, относятся к одному роду событий. Мятеж Брута против Цезаря и мятеж Империи против Европы суть одно: вызов, брошенный Мирозданию. Разница только в том, что в разных случаях погибает разное количество людей.

Если я против таких действий — то уж надо быть против. А если я их одобряю, то следует быть, чёрт побери, хотя бы последовательным.

Но тогда какое я имею право осуждать человека, решившего до конца защищать Империю? При такой постановке вопросов сами понятия «можно» и «нельзя» теряют смысл… — и, мысленно это выговорив, я с настоящим ужасом одёргиваю себя: не смей! не смей так думать! ты сошёл с ума! ты понимаешь, до чего так можно докатиться?!.

А единственная альтернатива — это измена и сдача. Череда измен и сдач, в просторечии именуемая жизнью.

Круг замкнулся.

Я не знаю, что сказать.

Костя откашливается.

— Я понимаю, что моё решение — это глупость и идиотизм. Более того…

Он не успевает договорить. От ограды парка доносится треск мотоциклетки и крик:

— Рославлев! Поручик! Поехали!