Предчувствие смуты

Позже были и другие женщины. Много других. Но запомнилась эта — из слобожанского села Сиротино… Он для нее был просто донор. В семидесятые годы двадцатого века профессия «донор» только входила в моду. Власть официально осуждала такой способ демографической стабильности, а неофициально его придерживаются все народы мира. Украина — не исключение.

12

Перед Старобельском, у развилки дорог на Луганск, Илья напомнил:

— Командир, пора номера менять.

— Пора, — согласился Микола, не отрывая взгляда от мокрого, слепившего глаза асфальта.

Дорога, хоть и считается магистральной, — колдобина на колдобине. Гроб на ухабах подпрыгивал. Прибитая тонкими гвоздями крышка не выдержала тряски, сползла набок, обнажилось молодое худощавое лицо, покрытое густой рыжей щетиной; на левой, дырявой щеке мраморно белела перебитая челюсть, и на ней — белые черви, как промытые рисовые зерна. Заморозка не помогала. Еще сутки терпения — и от трупа нужно будет избавиться, иначе приторно-сладкий трупный запах выдавит все внутренности.

Илья матерился, проклинал свой заработок. Предлагал: в крайнем случае, если дальше станет невмоготу, труп вместе с гробом, не доезжая до украинской границы, спихнуть в глубокую промоину — пусть остается в России.

Но старшим был не Илья Пунтус, а Микола Перевышко. Гуменюк его предупредил: убитого должна похоронить родня, и не где-нибудь, а во Львове, на Лычаковском кладбище, в старом семейном склепе, где покоится родоначальник шляхетского рода. Его здравствующая родня, согласно договоренности, выкупит Соломию из чеченского плена. Торги намечены в Лондоне. Там постоянно находится представитель Ичкерии.

В этой истории было много туману, но Микола искренне верил Гуменюку: тот, что ему обещал, исправно выполнял. И Микола внушил себе (Соломия нашептала): если такому легиню не верить, то кому же тогда верить?

Напарники крепились из последних сил. Усталость свинцовой тяжестью давила тело. Но не все было плохо. Сделано главное — благополучно пересекли границу и еще двести километров гнали с выключенными фарами — опасались, чтоб не засекли пограничники. Если засекут, пусть гадают, откуда машина в пограничной зоне. Останавливаться нельзя, и двести километров в потоках ливня мчались, словно уходили от погони.

Получилось, как на фронте. Подбадривая себя и безбожно перевирая слова, Илья тихо мурлыкал: «Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бабенка любая…»

С обширного косогора спустились в долину, завернули к пруду против хутора Веселого. Остановились у дамбы под старыми вербами. Умытый дождем, хутор спал. Горланили петухи, провозглашая новый день.

Для двоих он уже наступил после пересечения государственной границы. Не сговариваясь, как по команде, они перевели часы на час назад. Илья окунулся в работу (срабатывал навык контрабандиста): перелил бензин из канистры в бак, от бака отсоединил дно, достал оттуда украинские номера, поставил на свои места, предварительно обмакнув их в жидкую глину, чтобы сухие и чистые не бросались в глаза.

За перестановкой номеров Илью застал пожилой хуторянин. Был он одет по-домашнему: в сером суконном пиджаке с потертыми локтями, в резиновых сапогах, на голове — под накомарником — выгоревшая армейская панама, в руке — тонкая удочка из лещины. Поинтересовался:

— Вы — кто? Контрабандиты?

— Просто бандиты, — поправил Илья. — Собираем любопытных. Одного такого кинули в машину, и он завонялся.

Хуторянин был не из пугливых. Подошел к машине, заглянул в кабину. На водительском сиденье похрапывал Микола.

— А он живой.

— А ты в гроб загляни.

Уловив трупный запах, хуторянин отскочил от машины, трусцой побежал по косогору, то и дело оглядываясь.

— Ты шо ему вякнул? — Микола открыл глаза.

— Сказал, шо мы — бандиты.

— Дурень. Если на хуторе есть телефон, он в милицию позвонит.

— Не позвонит. Хуторяне — они ленивые. Этот рыбак себе даже приличную удочку не справит. И сапогами рваными чавкает… Настоящие контрабандисты им гривнами рот затыкают… Знаю эту шоблу.

— Садись. Едем, — поторопил Микола.

— А завтрак?

— Поищи, шо там в торбочке.

Уазик, уже с украинскими номерами, вырулил на шоссейку. Илья в тормозке навел ревизию. Нашел вареную курицу, завернутую в пергамент. За неделю курица трижды испортилась. По ней уже ползали черви.

Не показывая Миколе, спросил:

— Крылышко хочешь?

— Давай грудку.

По грудке, если присмотреться, тоже ползали черви. Илья хотел ее сам съесть, чтоб не выкидывать, — он не брезгливый. А с крылышек, если их промыть не уксусом, а хотя бы теплой водой, черви легко стряхиваются; так на привокзальных базарах поступают перекупщицы, приобретая за бесценок птицу, как рыбу, — с душком.

Не отрывая взгляда от дороги, Микола принялся жевать мясо, но тут же выплюнул.

— Ты что мне всучил? Оно же воняет!

— Это запах от мертвеца.

— А черви?

Илья попытался хохмить:

— Но мы не моряки с крейсера «Потемкин» — восстание не поднимем… А на барже — может, помнишь? — в океане солдаты Зиганшина свои сапоги съели — и ничего, живыми вернулись на берег. И даже ордена им навешали.