Предел Империй

Много в тогдашней жизни было таких «интересных» событий, но очевиден тот факт, что отражение мучительного усилия сохранения пусть даже федеративного единства в России никак не касалось преобладающей реальности. Наверное, это особый предмет для очень интересного исследования, но это было абсолютное желание Мюнхгаузена вытащить себя из болота за волосы. Это категорически противоречило второму изданию вильсоновского устройства мира с национальными государствами. Это категорически противоречило и риторике деколонизации того времени, и созданию новых независимых государств, в которых независимость в первом приближении была независимостью от советской империи, а под этой упаковкой это была свобода от интернациональных стандартов свободы и культуры, это была свобода от XX века, это было возвращение в XIX век с его протекционизмом, милитаризмом и национализмом. И это возвращение до сих пор неостановимо продолжается.

На днях при новом чтении только что изданного мной исследования сербского автора я обратил внимание на то, что пару лет назад не заметил, — что сербский автор, который написал хорошую книжку о концлагерях для политически неблагонадёжных лиц в Югославии в начале 1920-х годов, как-то через запятую, походя, как нечто консенсуальное упомянул о том, что сам по себе проект Югославии был мучительным усилием сохранить имперское наследие. Понятно, что в случае с Югославией мы имеем в виду производные от австровенгерского и от османского наследия и что Югославия, наверное, была «локальной империей». Тем не менее, в статье этого вполне западного, но православного человека слова «имперское наследие» прозвучали не как что-то, что нужно преодолеть, а как та формула пусть упущенной, но возможности, пусть посрамлённой, но жизнеспособной, не абстрактной, не теоретической, а явленной в истории и в жизни альтернативы.

Одним словом, империя побеждает, и не только маргинальные русофилы-финны, или русофилы-болгары, или чуть-чуть менее маргинальные, но тоже находящиеся в заведомом меньшинстве в своей стране русофилы-сербы, не только всё множащиеся среди русских конфидентов поляки, но и многие другие на постсоветском пространстве уже говорят об империи как о том, чего не стыдно, как о том, что имело много плюсов. 20 лет национализма позади, и впереди — ещё 200 лет такого же национализма (для тех, кто выживет) и, конечно, неутешительная перспектива для тех, кто сам ещё 20 лет назад покрывал здания русских школ бранными надписями типа «Оккупанты, домой!», «Чемодан, вокзал, Россия». Это пережито, о чём свидетельствует, например, тот факт, что произошедшая этим летом в Армении истерика по поводу законодательного создания там иноязычных, в том числе и русских, школ стала возможной только благодаря тому, что была поддержана властью, а в обществе это не вызвало широкого отклика, при том что Армения — моноэтническая страна, где нет русских как общественно-политического фактора. Осознание русскоязычного пространства и для Польши, и для Литвы, и для Армении становится уже очевидным признанием собственной свободы, собственных возможностей, собственных дополнительных дарований на рынке труда — это уже факт, и это не вызывает ощущения чего-то очень архаического.

Одновременно с этим, как практик в этой риторической среде, могу сказать, что на сопредельных территориях, большинство из которых несёт в себе исторический опыт конкурирующих империй (российской, германской, австро-венгерской, османской, персидской или таких квазиимперий, как Речь Посполитая и Югославия) этот имперский опыт обнаруживается и признается. Даже поляки, у которых раньше это считалось невыгодным и маргинальным, в фанаберии своего миссионерства не стыдятся вспоминать об имперском по своей сути проекте Пилсудского «Междуморья» от Балтики до Адриатики. Так вот, по мере того как признание имперского опыта как позитивного, как того, что надо, как минимум, исследовать и отчасти ретранслировать, пусть даже в «снятом виде», риторика имперского наследия в России исчезает и выдыхается. В 1990-е годы и в начале 2000-х эта риторика в массе нашей номенклатуры или профессиональных политических риторов звучала как очередное, второе или третье, издание позднесоветского «национал-большевизма», как попытка придумать себе новое оправдание, найти новую легитимность. Понятно, что тогда это была чистая риторика и чистое пустословие и никто в реальности не беспокоился о насыщении имперского опыта теми инструментами и механизмами, которые позволили бы империи быть империей, а не Российской Федерацией — «дойной коровой» для её отделившихся окраин.