Предел не положен

– Милый Атрогейт, я предупреждаю тебя, что ты еще не излечился, не говоря уж о полном восстановлении, – сказала она. – Я делаю все, что в моих силах, и, конечно, буду продолжать это делать, но не думай, что твоя жизнь гарантирована.

– Отлично, – пробормотал он, как только осознал смысл сложной и не совсем определенной фразы.

Ивоннель схватила его за ворот и заставила посмотреть ей в лицо.

– Я могла оставить тебя умирать, – спокойно заявила она, – если бы верила, что ты действительно хочешь умереть, или в то, что твое тогдашнее стремление к гибели не вызвано только лишь утратой той, кого ты любил.

– Ба, да что ты можешь знать?! – воскликнул дворф.

– Больше, чем ты можешь себе представить, – ответила женщина-дроу. – Ты считаешь меня молодой, но мои воспоминания длиннее, чем у самого старого существа, какого ты когда-либо видел. На тысячу лет длиннее, чем у Джарлакса.

Атрогейт хмыкнул.

– Смотри на меня, дворф, – потребовала Ивоннель, не повышая голоса, и он повиновался, хотя и не сумел изменить хмурого выражения на своем лице. – Твоя боль мне понятна. Я испытывала такую боль не один раз.

К своему удивлению, Атрогейт ей поверил.

– Она навсегда останется с тобой, но обязательно уменьшится и будет уменьшаться быстрее, если ты будешь бороться с ней так, как того требует долг перед твоей возлюбленной Амброй.

– Так ты думаешь, что знакома с ней?

– Хотела бы, – искренне призналась она. – Хотя я знаю о ней. Я слышала, что о ней говорят другие. Я знаю, что ты о ней рассказал. Амбра не ведает страха, и если бы сейчас она была здесь, а Атрогейт был убит…

– Если бы так!

Ивоннель улыбнулась и кивнула, понимая его порыв.

– Она сказала бы то же самое, – заверила она.

Слова достигли цели. Атрогейт ничего не мог возразить.

– И я уверена, она вырвалась бы из сумрачной тени, чтобы почтить память Атрогейта. Она, если действительно такая, как говоришь ты и все остальные, приняла бы мою помощь и боролась бы за жизнь, чтобы хоть так причинить боль тем, кто забрал у нее тебя.

Атрогейту нечего было ответить. Умная женщина, подумалось ему. Надо же, так обернуть против него его собственные слова!

Ивоннель наклонилась к нему совсем близко.

– Я хочу сделать тебя снова здоровым и сильным, – прошептала она. – А если уж ты так утвердился в мысли о собственной смерти, не бойся наказать чудовищ, отнявших твою возлюбленную.

– Да, девочка, это отличный довод.

– И я буду здесь, рядом с тобой, Атрогейт. Ну, что скажешь? За Амбер Гристл О’Мол из адбарских О’Молов?

Дворф широко и искренне улыбнулся, а потом Ивоннель начала читать заклинание, наводящее волны исцеляющего тепла, и он закрыл глаза, все глубже и глубже погружаясь в глубокий сон.

– Мы живем в этом проклятом городе почти все время с тех пор, как я вернулся из Подземья, – сказал Реджису Артемис Энтрери, когда поздней ночью хафлинг присоединился к нему и Далии в апартаментах на юге Глубоководья. – И ни один из нас знать не знает, кто здесь друг, а кто враг.

– И у нас нет времени выяснить это, – добавил Реджис.

Он пытался говорить уверенно, стремился напоминать себе, что поставлено на карту и что он согласился на второй шанс в жизни именно ради успеха в подобной ситуации. Но все же не мог преодолеть своей робости в присутствии Артемиса Энтрери. Реджис знал все, что о нем рассказывали, о том, как он менялся и стал лучше, превратившись в союзника.

Но Реджис продолжал нервно крутить обрубок левого мизинца, потерянного в этой жизни и по случайному совпадению почти в точности повторяющего обрубок из первой жизни, когда этот же самый Артемис Энтрери отрубил ему мизинец, чтобы отправить Дзирту в качестве послания.

Есть ли такой период времени и такое число добрых деяний, которые могли бы стереть это воспоминание?

– Итак, ты решил открыто заявить о своем присутствии? – поинтересовался Энтрери, едва сдерживая усмешку. – Да, мне известно все о твоей игре во дворце Неверембера и о попойках Паука Паррафина с парой аристократов из Глубоководья в таверне «Сплавной лес» в Невервинтере.

– Как ты…

– А если знаю я, не сомневайся, это известно и половине Глубоководья. По крайней мере половине тех, кто хочет знать. О чем ты думал, открыто заявившись в таверну? Или ты настолько глуп, что считаешь, будто никто не вычислит, что Паук Паррафин и Реджис – это одно и то же лицо?

– Я… В тот раз у меня не было причин скрывать свою личность, – попытался объяснить хафлинг.

В городе меня никто не знал, а поскольку имелась вполне законная цель – продажа вина из Виноградной Лозы, – не было необходимости в маскировке. В то время мы и понятия не имели, как глубоко – нет, каким демоническим был заговор.

– Зато теперь имеешь, – парировал Энтрери. – И все-таки явился сегодня на бал открыто, как Реджис Тополино, или Паук Паррафин, или как ты сегодня предпочитаешь себя именовать.

У Реджиса заболел живот, но он прогнал слабость.

– Сильно сказано для Баррабуса Серого, – ответил он, вызвав смешок Энтрери.