Предел тщетности

Когда я зашел в ванную комнату, то даже не узнал ее поначалу, ведь я не был в ней целый месяц. Глянул в зеркало над раковиной — на меня смотрела чужая рожа с сальными, взлохмаченными волосами, при бороде, да еще с синяком под глазом. Я решил немного привести себя в порядок, побрился начисто, как перед расстрелом, почистил зубы, обратив внимание, что сбоку спереди вверху одного не хватает, попробовал причесаться, не получилось — волосы от месячной грязи, будто покрытые лаком, застыли на голове в причудливой форме, не поддающейся описанию. Хлопнула входная дверь, жена ушла на работу, и я остался один, наедине с самим собой, с неизвестно откуда взявшимся чертом, с крысой Евдокией и с тем ужасом, в который превратилась моя жизнь. Я вздохнул полной грудью и почувствовал смрад исходящий непонятно откуда. Впрочем, это было секундное замешательство, так вонял я сам, мое тело, мои мысли, моя вновь появившаяся душа в обнимку с совестью. Странно, как я раньше не замечал этого. Видимо обоняние притупилось одновременно со зрением и слухом, и сейчас, восстановившись, показало мне всю гамму того амбре, которым я благоухал. Встав по душ, долго тер себя мочалкой, намыливая ее снова и снова, пока вода, стекавшая вниз, не сменила цвет, приобретая прозрачность. Волосы на голове удалось вымыть с шестого раза. Вытершись насухо, одевшись во все чистое, я кинул взгляд на комок грязного тряпья, валявшийся на полу. О том, чтобы все это хозяйство бросить в бак для белья и речи не шло. Я взял целлофановый пакет для мусора, брезгливо, двумя пальцами поднимал шмотки по отдельности и запихивал в мешок. Потом вынес на лестницу и швырнул в мусоропровод, знаменуя тем самым переход в новое качество бытия. Спускаясь по лестнице в квартиру, я непроизвольно понял глубину терпения жены и детей по отношению ко мне — ведь у них с обонянием все в порядке. Мне стало невыносимо стыдно, больной кузнечик внезапно заныл в голове, напоминая о вчерашнем. Я стал прикидывать, хватит ли моей заначки, чтобы унять, заставить смолкнуть его пронзительную скрипку, его шершавый смычок, которым он водил по моим распухшим нервам. Нет, переход в новое состояние будет не так быстр, как бросок кобры, и потери я понесу значительные, и победа вполне может обернуться не поражением, а катастрофой.

Я пришел в комнату с обязательной кружкой кофе в руке. Наверху, на полке, рядом с принтером, расположилась веселая компания — черт, крыса и какая-то облезлая птица, в которой я с трудом узнал грифа. Они сидели на длинном, тронутом молью диване, перед ними стояла деревянная крашеная табуретка с водкой и закуской. Кузнечик заныл с новой силой, хмуро посмотрев на представителей фауны, я обреченно полез за заначкой. Бутылка водки оказалась ополовиненой, горлышко заткнуто вместо пробки куском бумаги. Я налил рюмку, выпил и услышал вместо приветствия.

— Смотри-ка, Никитин-то сегодня — красавец. Выбрит, причесан, благоухает, словно ведро одеколона выпил, одет во все чистое. Можно сказать, мужчина с обложки, — Евдокия улыбалась в сто свечей на люстре, — Одно смущает, баклажан у него непонятный под левым глазом.

— Это он холодильник на таран взял. Вместо того, чтобы роман писать, напился до чертей и куролесил, — пояснил черт крысе.

— С чего это куролесил? Весь день сочинял, — соврал я, — набросал сюжет. Могу озвучить.

— Валяй.

Я откашлялся и начал рассказывать то ли виденное где-то, то ли читанное.

— Катя, русская, красавица, стала случайным свидетелем бандитской перестрелки, получив шальную пулю в руку, попала в логово главаря банды чеченца Руслана, который не столько проявил жалость к эффектной, можно даже сказать, умопомрачительной женщине, сколько решил увезти с места события раненого очевидца, чтобы он не стал легкой добычей правоохранительных органов.