Предисловие к Достоевскому

Будущее он тоже продумал — на свой лад: отец простит «непременно; что же ему останется делать? То есть он, разу­меется, проклянет меня сначала... Но ведь все это не серьез­но... посердится и простит... только, может быть, не так ско­ро. Ну что ж?.. Вот видите: я хочу писать повести и прода­вать в журналы, так же как и вы. Вы мне поможете с жур­налистами, не правда ли?.. А впрочем, вы, кажется, и правы: я ведь ничего не знаю в действительной жизни; так мне и Наташа говорит; это, впрочем, мне и все говорят... У меня все-таки много надежд, а в материальном отношении мы будем совершенно обеспечены... я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки... Я не стыжусь жить и таким трудом... Нако­нец, в самом крайнем случае, я, может быть, действительно займусь службой...»

Достоевский не щадит своего героя — Алеша открывается перед читателями сразу и навсегда; после этой первой встре­чи он уже ничем не может нас удивить, он ясен. Чем наивнее, легкомысленнее все его разговоры, тем таинственнее и страш­нее выступает из-за его спины фигура князя Валковского. Ведь Алеша пытается спорить с отцом, не называя его: он хо­тел бы устроить свою жизнь по другому образцу, не так, как хочет отец; отсюда нелепое намерение писать повести — ка­кой, в самом деле, из него писатель! Он признается, что не знает жизни, но тот путь, на который его толкает отец, не­приятен Алеше, и только «в самом крайнем случае» он готов идти служить на какое-нибудь найденное отцом теплое мес­течко. Отец, видимо, тоже говорил сыну, что он не знает жиз­ни («это, впрочем, мне и все говорят» — в данном случае, все — отец, который, видимо, использует Алешину неспособ­ность понять «действительную жизнь», чтобы оторвать его от Наташи). И еще раз мы слышим голос отца в Алешиных рассуждениях: собираясь давать уроки музыки, он гордо со­общает: «Я не стыжусь жить и таким трудом...» — ведь ни Наташе, ни Ивану Петровичу не придет в голову стыдить его «таким трудом» — это, видимо, отголосок споров с отцом, ко­торый считает труд учителя постыдным для князя!

Но имеем ли мы основания уже сейчас, только на осно­вании того немногого, что мы пока знаем о князе Валковском, осуждать его за воспитание единственного сына? Да, мы уже видим: безответственность Алеши приносит зло и окружаю­щим, и ему самому. Но мало ли есть родителей — и сегодня, к сожалению, они есть, — которые от чистого сердца, из же­лания добра своим детям, стараются уберечь их от жизнен­ных сложностей, все за них решить, откладывают их взрос­ление, затягивают детство и в конце концов приносят детям зло, не подозревая этого. Может быть, князь Валковский не так уж виноват, что вырастил прелестного ребенка вместо мужчины? Можно ведь предположить, что князь действитель­но поверил сплетням и клевете, что его убедили злые языки, называвшие и Наташу, и стариков Ихменевых интриганами, что князь беспокоится о сыне, как и всякий отец, и не за что его обвинять. Если бы это было так, то все равно князь до­стоин был бы сожаления, как достойны его любые неразум­ные родители, злоупотребляющие заботой и опекой. А что представляет собой князь в действительности, мы узнаем позднее.

Отступление второе

О ПОВЕСТИ «БЕДНЫЕ ЛЮДИ»

Мы помним: первой литературной работой Достоевского был перевод повести Бальзака «Евгения Гранде». К тому вре­мени, как он решился на эту работу, Достоевский еще не ос­меливался писать сам, но уже обдумывал свои будущие со­чинения, мечтал о них. Работая над переводом Бальзака, Достоевский почувствовал, что теперь он может писать сам, свое. «И замерещилась мне другая история — в каких-то тем­ных углах, какое-то титулярное сердце, честное и чистое, а вместе с тем какая-то девочка, оскорбленная и грустная, и глубоко разорвала мне сердце вся их история» — таков был замысел, такова была мечта Достоевского о первой его книге.

Титулярное сердце мы знаем, мы страдали вместе с ним, читая гоголевскую «Шинель», «Записки сумасшедшего». Но в первой же своей книге Достоевский пошел дальше своего учителя. Его «маленький человек», его Макар Девушкин со­хранил все-то, что убито в Акакии Акакиевиче («Шинель» Гоголя), и то, о чем только мечтает Поприщин («Записки су­масшедшего»). Он сохранил живую душу, которая смеет любить и заботиться о той, кого любит.