Предисловие к Достоевскому

У Достоевского, в его Петербурге, может произойти все что угодно: мы бы нисколько не удивились вместе с Иваном Петровичем, если бы в его комнату, действительно, вошел мертвый Смит и засмеялся «долгим, беззубым и неслышным смехом». То, что происходит на самом деле, совершенно не страшно, однако вызывает у Ивана Петровича еще больший ужас, чем вызвало бы появление мертвеца: «...дверь действи­тельно отворялась... сама собой; вдруг на пороге явилось ка­кое-то странное существо; чьи-то глаза, сколько я мог разли­чить в темноте, разглядывали меня пристально и упорно... К величайшему моему ужасу, я увидел, что это ребенок, де­вочка, и если б это был даже сам Смит,

то и он бы, может быть, не так испугал меня, как это странное, неожиданное по­явление незнакомого ребенка в моей комнате в такой час и в такое время».

Почему же реальность оказывается страшнее самой не­вероятной фантастики? Ведь Иван Петрович, когда поселил­ся в этой комнате, имел в виду, что кто-нибудь может прий­ти — справиться о Смите. Вот кого он увидел: «Это была девочка лет двенадцати или тринадцати, маленького роста, худая, бледная, как будто только что встала от жестокой бо­лезни. Тем ярче сверкали ее

большие черные глаза. Левой ру­кой она придерживала у груди старый, дырявый платок, ко­торым прикрывала свою, еще дрожавшую от вечернего холо­да, грудь. Одежду на ней можно было вполне назвать руби­щем; густые черные волосы были неприглажены и всклочены».

Иван Петрович — мы уже знаем — добрый и сострада­тельный человек. Больной, измученный ребенок, одетый в ру­бище, — разве не страшнее это зрелище любого мертвеца? От неожиданности, необъяснимости этого явления Иван Пет­рович, не приготовившись к вопросу девочки, где дедушка, прямо сказал, что дедушка умер, и тотчас раскаялся. Единст­венное, что сразу поняла девочка:

«— Азорка тоже умер?»

Вот эта уверенность, «что Азорка непременно должен был умереть вместе с стариком», конечно, еще раз показывает не­вероятность того мира, в котором живет Иван Петрович. Да, и Азорка умер. И девочка не может быть обыкновенной де­вочкой, она непременно должна быть окутана тайной, страш­ной и необъяснимой тайной. Найдя ее плачущую в темноте лестницы, Иван Петрович пытается утешить, успокоить:

«— Послушай, чего ж ты боишься?.. Я так испугал тебя; я виноват. Дедушка, когда умирал, говорил о тебе; это были последние его слова... У меня и книги остались; верно, твои. Как тебя зовут? где ты живешь? Он говорил, что в Шестой линии...»

Вот, оказывается, что страшнее всего: не то, что дедушка умер, и не то, что Азорка тоже умер. А чтобы чужой, посто­ронний узнал, где живет девочка. «Она вскрикнула в испуге, как будто оттого, что я знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лест­нице».

И еще, и еще раз Достоевский показывает: нет, не может быть ничего страшнее и фантастичнее той реальной жизни, какою живут герои романа. Что может быть естественнее, чем спросить у ребенка: «Где ты живешь?», но этот вопрос оборачивается ужасом, потому что все в этом мире зла может принести человеку зло.

Так таинственно появившись на страницах романа и так испуганно исчезнув, девочка опять долго не появится перед нами; но безобразие и неестественность мира, окружающего Ивана Петровича, останутся.

5. Отец и дочь

Мы помним, какие планы были у Але­ши полгода назад, когда он увез Ната­шу из родительского дома: венчаться завтра-послезавтра, зарабатывать день­ги, продать дорогие безделушки, в самом крайнем случае — пойти служить, побе­дить отца своим упорством и силой люб­ви к Наташе.

Прошло полгода. Наташа живет без Алеши «на Фонтанке, у Семеновского моста, в грязном «ка­питальном» доме купца Колотушкина, в четвертом этаже». Фонтанка, Семеновский мост — это уже не княжеский Петер­бург, это Петербург Достоевского, район, где живут бед­ные люди. Как и Раскольников, как Иван Петрович, Ната­ша живет теперь на четвертом этаже, высоко, в грязном до­ме, и даже фамилия владельца дома — купца Колотушкина — наводит на грустные мысли.