Предисловие к слову

Философски обобщая, Борис Рогинский выделяет в художественном мире Чейгина символику «вещей», сопоставляя ее с таковой у Рильке и определяя ее так: «предметы наедине со Вселенной». Между ними «воздушная яма», влекущая к себе равно Мандельштама и Чейгина. У Рильке в «Часослове» говорится не только о «вещах», но и о «взрыве», о том, что сама речь распалась, не успев соединиться в Слове. Переживание, которое вольно или – скорее – невольно запечатлено поэтикой Петра Чейгина, в поздние годы склонного к инвективам:

Греховно – вс"e. Я смысла не заметил
в сырой заре, что жизнь мне принесла.

И все же… И все же «Закончен Бог и мир утроен. Горд алфавит и плен погас».

Еще важнее для Петра Чейгина – дары самопознания: «Все мы на спицах заката / связаны Божьей улыбкой»! То есть мы ничто иное как Божье творенье, Он нас «связал» своими «спицами» и «крючками».

«Зона жизни» Петра Чейгина – это заснеженный пейзаж с веселыми снегирями. Определений снега у него масса, и самых живописных – он у него и «пернатый», и «перистый», и «замшевый» – с первых стихов. У северных народностей есть сотня слов для разных оттенков и состояний снега. Чейгин добавил в их словарь нечто свое – уже это не мало.

В общем, – «снег идет» и «весна идет». Разнообразные, но не шибко экзотические пичуги оглашают чириканьем окоемы его поэтического пространства.

Интересно и весело сочетать породы слов, в обиходе несочитаемых, смысл все равно образуется, с языковой орбиты они не срываются, наоборот, знакомятся в непринужденной обстановке. Слова эти гнездятся в душевной авторской чащобе, залетая из нее на поляны его книг красногрудыми снегирями, затевающими «песню военну», насвистанную некогда державинским «снигирем». Чейгинский снегирь петь не в меньшем праве: он вылетел на свободу, да никогда в клетке и не сидел.

Чейгин начинает эту книгу строчкой: «Я возмог умереть». То есть был в силах умереть, но – не умер. Возмог довлеть себе:

Мне – Каргополь и белая стена,
мне – линзы Севера и мятые ветра,
да Розанова листья на пороге…

«Белая стена» – церковная, с последним порогом. На него ступил Василий Розанов, ведавший про «шрифт дороги», над которой гуляет «самурайский ветер». Почему «самурайский» – бог весть, а потому неоспоримо таковым он и является. Возразить нечего.

Ибо в поэзии Петра Чейгина заложено то, что несравненный русский поэт даровал природе:

В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…

Андрей Арьев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ (2019–2017)

«Я возмог умереть…»

Я возмог умереть
на ненастном чужом чердаке.
Где сплетаются кантеле,
осы, котята и девы с дарами.
Но соратник Ли Бо
причинил мне увечье сакэ.
Эта вечная жизнь —
есть печатный пейзаж в русской раме.

Эта вечная смерть

колокольчиком вяжет коня.
И вперяется лампой
в дары бездорожья.
Не сносить мне огня
до чердачного чёрствого дна,
где светлеет, как встарь,
над бумагами демон порожний.

04.01.2019 г.

«Нет, не закрытого неба куски…»

Нет, не закрытого неба куски
     в надлежащей оправе —
я опускаю твой заячий хвостик
     в корыто апреля.
Я обнажаю твоё пресноводное имя на ране,
там, где его поцелуи росли и горели.

Рана моя, как ледник,

     ниспадает в селенье.
Мальчику в санки,
     мёртвому голубю в лапки.
Деепричастные своды
     меня осуждали с рожденья,
Солнцем травили,
     дарили сухие баранки.
Да что же они?
     Пузатые, как подземелья в Одессе?
Я не пойду на свидание к верной калине.
Сверх прикусила язык и утроилась в спеси
грешной зари пристяжная с верхом доныне.

11–12.01.2019 г.

Повесть в стихах о 4-х главах