Предложение, от которого не отказываются…

— Разумеется, нет! — согласно закивал Красько. — Борис Исаевич — человек в высшей степени умный и интеллигентный, но его нынешнее состояние, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Его измучила болезнь, он, неверное, принимает какие-то тяжелые препара…

— Наркотиков ему не прописывали, — перебила адвоката Алина. — Что касается онкологии, то, если верить Виктору Геннадьевичу…

— Это наш онколог, — пояснил Мономах в ответ на вопросительный взгляд Красько.

— Опухоль растет таким образом, — продолжила Алина, — что пока не вызывает сильной боли. Конечно, со временем она разрастется настолько, что закроет пищевод, однако может случиться, что Борису Исаевичу повезет, и он не испытает «раковых» болей вовсе.

— А его травма? — вмешалась супруга Гальперина. — Как же обезболивающие?

— Только обычные. Ему назначено консервативное лечение, и ничего, что может повлиять на психику, ему не дают.

— Да я не об этом! — отмахнулся Красько. — Вот вы, Алина, сказали бы, положа руку на сердце, что Борис Исаевич полностью адекватен?

— Я не психиатр.

— И все-таки, как человек, находящийся с ним в близком контакте…

— Разве кого-то в его положении вообще можно назвать «полностью адекватным»?

— Вот-вот! — хлопнул себя по толстым коленям адвокат. — Борис Исаевич ведет себя неразумно. Мы с Инной Петровной пытаемся не позволить ему совершить поступки, о которых впоследствии он будет сожалеть. То, как он ведет себя с близкими людьми, доказывает, что Борис Исаевич способен наворотить дел! Он испортил отношения с родственниками, в последнее время с ним невозможно разговаривать…

— Я, конечно, тоже не психиатр, — медленно произнес Мономах, — но мне кажется, что вздорный характер не может считаться диагнозом!

— Вы не понимаете… — начал было Красько, но зав предупреждающе вскинул руку, призывая его помолчать.

— Если бы это было не так, — продолжал Мономах, — то снаружи стен психиатрических лечебниц оказалось бы гораздо меньше народу, чем внутри.

— Мы не имеем намерения объявлять Бориса Исаевича сумасшедшим, боже упаси! — воздел руки к потолку адвокат. — Но если удастся доказать, что он лишь частично дееспособен, то его дела не пострадают, и мы сможем без потрясений дождаться его возвращения из больницы.

— Я не понимаю, что вам нужно от меня? — спросила Алина. — Все, что могла, я рассказала!

— Правильно, давайте непосредственно к делу, — закивал Красько. — Нам нужна ваша подпись, Алина. — И он привычным жестом метнул на стол листок бумаги.

— Что это?

— Психиатрическое освидетельствование Бориса Исаевча.

— Погодите, — возразила она, — как я могу такое подписывать?

— Ну, конечно же, это не совсем освидетельствование, — снова встряла Гальперина. Алина заметила, что на этот раз в ее голосе звучало плохо скрываемое раздражение. — Психиатр посетил моего мужа и сделал выводы, которые в ближайшее время изложит на бумаге и представит официально. То, что мы просим вас подписать, Алина, своего рода свидетельские показания.

— Свидетельские?

— Про приступы неадекватного поведения, — подсказал адвокат. — Простая формальность, поверьте! Вот, смотрите, кое-кто из персонала уже подписал. — И он ткнул толстым пальцем в низ документа, туда, где и в самом деле стояли подписи медсестер Лагутиной и Малинкиной.

Пробежав глазами короткий текст, Алина покачала головой.

— Простите, но я не стану подписывать, — сказала она.

Лицо Красько утратило доброжелательность, и он бросил косой взгляд на Гальперину.

— Позвольте узнать, почему? — поинтересовался он, пытаясь вернуть ускользающее выражение обратно на физиономию. — Нам доподлинно известно, что Борис Исаевич и с вами умудрился поругаться!

— Это не так.

— То есть?

— Ничего особенного не произошло, все в рамках общения «медсестра — пациент».

— Но, простите, ведь он наорал на вас!

Любопытно, кто мог «настучать» Красько и этой крашеной выдре о случившемся? Татьяна? Леха? Хотя Гальперин так кричал, что его вопли могли слышать и в коридоре!

— Борис Исаевич держался в рамках.

— По-моему, вы не осознаете… — начал Красько, но Алина не позволила ему продолжать.

— Я все отлично осознаю, — сказала она. — Как и Борис Исаевич. Извините, но я не смогу вам помочь!

— В чем дело? — растерянно поинтересовалась она у Мономаха, когда разъяренные посетители шумно покинули кабинет заведующего.

— В бабках, полагаю, — устало вздохнул он, взъерошив волосы пятерней. — Человек еще жив, а стервятники уже делят добычу!

— Они действительно могут признать Гальперина недееспособным?

Зав пожал плечами.

— Он — самый неприятный субъект, с которым мне приходилось иметь дело за последние лет пять, — добавил он после паузы, — но я не назвал бы его неадекватным. Ты со мной согласна?

— Абсолютно!

— Гальперин и вправду на тебя набросился?

— Я сама виновата, порезала его во время бритья.

— Да за такое убить мало!

Глаза Алины распахнулись, но тут губы зава тронула улыбка.

— Ладно, иди отсюда, — подавляя вздох, приказал он. — И не бери в голову: ты все правильно сделала… Вернее, не сделала.

Она подходила к сестринской, когда ее нагнала Гальперина.