Кропоткинские сочинения делают основной упор на технических вопросах производства. В работах «Поля, фабрики и мастерские», «Хлеб и воля» он взял себе за цель доказать, что с более грамотным привлечением естествознания и менеджмента к производству сравнительно небольшое количество приятного труда способно дать комфортное существование всему населению. Даже допуская (как мы, видимо, и должны) Кропоткино преувеличение возможностей современной науки, всё равно необходимо признать немало истинного в данной точке зрения. Разгрызая производственный орешек, он действительно добрался до самого ядра. Если прогресс цивилизации должен сочетаться с равенством между людьми, как жизнь всех людей не свести к бесконечному трудовому подвижничеству? Ведь погибнут досуг, искусство и наука, без которых прогресс станет вообще невозможным. Подобное возражение против социализма и анархизма не отделимо от представлений о производительных возможностях.
Ведь независимо от воплотимости проектов Кропоткина, они требуют значительного усовершенствования современных средств и методов производства. Учёному чешутся руки полностью отменить систему начисления заработной платы — не просто в социалистической идее платы за старание, а в более основополагающем смысле: блага должны распределятся в равной доле всем людям и работать никто не обязан. Кропоткин полагается на совершенствование труда и его превращение в удовольствие, от которого практически никто не захочет отказаться. Ведь труд не будет подразумевать переутомление, рабство или однобокую специализацию индустриального общества, он сведётся к приятному провождению определённых часов дня, когда человек сможет найти выход своему стихийному созидательному порыву. Никакого принуждения, никакого закона, никакого правительства — только решения общества, подразумевающие единогласие, а не согласие большинства, сколь угодно близкого к 100%-му. Придираться к воплотимости таких проектов мы будем ниже, но пока что им никак нельзя отказать в шарме и убедительности.
Мы вышли бы за пределы справедливости к анархизму, если бы умолчали о тёмной его стороне, которая поссорила его с полицией и сделала жупелом для обывателей. В целом, идеология безвластия не настаивает на насильственной борьбе и ненависти к богачам — многие, кто принимает доктрину, благородны и страстно отвращаются от жестокостей. Но при этом общее настроение анархистской публики и печати настолько лютое, что граничит с болезнью и пропагандирует (особенно в Латинской Америке) не сострадание к несчастным, а зависть к счастливым. Яркий и увлекательный при всей своей безосновательности образчик вражды представлен книгой Феликса Дюбуа «Ль'Пэрѝй Анаркист», который между прочим воспроизводит множество карикатур из анархистских журналов. Бунт против права естественно ведёт (если только человек не одержим подлинным человеколюбием) к ослаблению прочих социальных норм, за чем следует ответное остервенение, при котором вряд ли что изменится к лучшему.
Что забавнее всего отличает поп-анархизм, так это культ мучеников по образцу христианского, где место креста занято гильотиной. Многие, кто принял смерть от властей из-за насилия, без сомнения пострадали за свои убеждения. Однако не слабее почитают прочих, благородство которых под сомнением. Самый любопытный пример высвобождения подавленного религиозного инстинкта — это культ Равашоля, обезглавленного в 1892 году за различные шалости с взрывчаткой. Его прошлое не безупречно, однако умер террорист в позе: последними его словами стали строчки известной анархистской песенки «Шан дю Пэрё Дюшеснё»[7]:
Естественно, что передовые анархисты ничего не сделали для канонизации Равашоля, которая всё же началась, не избежав диковинных перегибов.
Было бы нечестно судить об анархизме или его лидерах по таким эксцессам, однако факт остаётся фактом: доктрина притягательна для безумцев и преступников[8]. Это полезно помнить при выбелении власти и черни, стригущих под одну гребёнку как паразитов анархизма, так и подлинно великодушных героев, которые свои идеи предпочли комфорту и успеху.
Террористическая кампания с участием равашолоидов фактически прекратилась в 1894 году. После этого влияние Пеллутье подвигло лучших безвластников направить свои усилия в русло пропаганды синдикализма.