Читаем Предместье полностью

Разбудил Цымбала грохот моторов: низко над деревней, казалось - над самыми крышами, один за другим шли самолеты, "Должно быть, на Мгу", подумал Цымбал, наблюдая за тем, как, перечеркивая солнечный луч, косо падавший через окно, их тени гасили на мгновение и вновь открывали светлое пятно на стене. Солнце упиралось прямо в фотографию старой женщины, крест-накрест перевязанной платком на груди. Это означало, что уже около семи часов, - в шесть бывает освещен портрет свирепого всадника в черных латах, приклеенный к обоям возле печки.

Цымбал откинул было серое армейское одеяло, но удивили голоса. Бровкин и Козырев разговаривали так, будто они и не ложились. За окном вертикально поднимался густой столб махорочного дыма - значит, сидят на завалинке во дворе.

- Изумительная погода для штурмовки, Василий Егорович, - говорил Козырев. - Странно даже как-то: война идет, и в то время вот птички всякие, насекомые...

- Откуда только у тебя слова эти берутся, Тишка? Который раз слышу: изумительная погода! Прелестный вид!.. - бурчал Бровкин.

- А что же тут такого, Василий Егорович? Предосудительного в этом ничего нет. Образность мысли, необыкновенность выражений, они украшают разговор.

- Это смотря какие выражения. Другой раз так выразишься, украсишь!.. Куда и деваться, не знаешь, А по части разговоров - нас сюда не для разговоров привезли. Ведь это не шутка - трактор! А как за него приниматься? Я не тракторный механик, я тракторы только в кино да на демонстрации на площади Урицкого видывал.

- Можете на меня положиться, Василий Егорович. Я же говорил вам, что читал одну очень толковую книжицу, вроде, знаете, "Подарка молодым хозяйкам", - библия такая поварская... Ну, еще у вашей Матрены Сергеевны на комоде сверху лежит. Только та о которой я говорю, была специально для трактористов. Полное и подробное описание всех систем и марок машин, американец написал. Все могу рассказать. Есть, например, марка "Клетрак", есть "Катерпиллер", "Интер". Есть "Монарх", "Харлей Дэвидсон"...

- Заврался! - перебил Бровкин. - "Харлей" - это мотоцикл. У начальника цеха был такой.

- А почему вы думаете, что трактора не может быть "Харлея"? Есть же "Аллис Чалмерс" или, еще смешней, "Ойль-пуль".

- "Ойль-пуль"? - переспросил Бровкин. - Фамилия заводчика?

- Какая вам, фамилия? Масляная курица! - вот это что значит "Ойль-пуль"! По-французскому-то я, Василий Егорович, пятерки получал в школе, могу соображать? "Ойль" - масло, "пуль" - курица. Вот и выходит: масляная курица...

- Да, французы... - протянул Бровкин. - У них и лягух едят, и курицы, глядишь, доятся. Твой батька покойный в плену у них побывал, в германскую, рассказывал, как затесался раз на вечеринку, а там две мамзели к нему привязались. Одна - постарше, другой - и семнадцати не было. Вот та, которая постарше...

О том, что же случилось с покойным отцом Козырева, атакованным мамзелями, Цымбал слушать не стал, оделся и вышел из дому: его охватила тревога: ничего, значит, приятели в тракторах не понимали, помощи от них не будет. Тогда где же все-таки искать помощь?

Но довольно быстро мнение это ему пришлось переменить. Лекальщики присмотрелись к машинам, освоились, мальчишки, получая у них указания, бойко крутили ключами, снимали крышки моторных блоков, разбирали громоздкие задние мосты, и тракторы, будто по волшебству, превращались в груды составных частей. Возле навеса образовался склад деталей. Цымбалу оставалось только определять годность каждой из них, отбирать лучшие и Распоряжаться перестановкой с машины на машину.

Прикомандированные, как называли себя Бровкин с Козыревым, в среде ребят держались просто, как равные, семнадцатилетнего бригадира тоже называли Леонидом Андреичем, ходили вместе со всеми в столовую есть овсяный кисель, для приготовления которого Лукерья Тимофеевна, поставленная стряпухой, выпросила у Маргариты Николаевны оставшиеся сортировки щуплые зерна овса; удивлялись тому, как "председательша" ухитрялась кормить колхозников и завтраком, и обедом, и ужином; как для этого по вечерам женщины закидывали в реку залатанный мешковиной старый бредень или ставили на ночь мережи; как ребятишки собирали в лугах щавель и, обжигаясь щипали молодую крапиву в садах, а на прошлогодних грядках выкапывали изросшие морщинистые головки лука.

Лукерья, дорвавшаяся-таки до любимого дела, везде и всюду превознося Маргариту Николаевну, изо всех сил старалась своими изделиям из этих растительных богатств придать побольше вкуса. Козырев не преминул галантно заметить ей в первый же день, что овсяный кисель благодаря ее искусному приготовлению точь-в-точь похож на бланманже. Бровкин поддакнул. Ни тот, ни другой не знали, хотя бы приблизительно, какое кушанье скрывается под этим красивым названием. Не знала этого и стряпуха, но звучное слово ей так понравилось, что она его быстро ввела в обиход, и овсяный кисель в колхозе впредь именовался исключительно "бланманже".

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев, изменивших мир
10 гениев, изменивших мир

Эта книга посвящена людям, не только опередившим время, но и сумевшим своими достижениями в науке или общественной мысли оказать влияние на жизнь и мировоззрение целых поколений. Невозможно рассказать обо всех тех, благодаря кому радикально изменился мир (или наше представление о нем), речь пойдет о десяти гениальных ученых и философах, заставивших цивилизацию развиваться по новому, порой неожиданному пути. Их имена – Декарт, Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Циолковский, Морган, Склодовская-Кюри, Винер, Ферми. Их объединяли безграничная преданность своему делу, нестандартный взгляд на вещи, огромная трудоспособность. О том, как сложилась жизнь этих удивительных людей, как формировались их идеи, вы узнаете из книги, которую держите в руках, и наверняка согласитесь с утверждением Вольтера: «Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гениев».

Александр Владимирович Фомин , Александр Фомин , Елена Алексеевна Кочемировская , Елена Кочемировская

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное