Предместье

Терентьев снова искоса взглянул на Лукерью. "Эх, продаст, холера-баба!" - думалось ему, и в голову не приходило ничего такого, что помогло бы выпутаться из трудного положения.

Отведав пива, командир дивизии разговорился с трактористами, рассказал им о недавних боях, сообщил, между прочим, что Бровкин с Козыревым взяли двоих пленных, воевали умело и храбро и за это представлены к наградам.

Ни Бровкин, ни Козырев никогда и словом не обмолвились в колхозе о своих подвигах - все больше укоряли друг друга за какие-то старые и новые грехи. Если же и пускались в воспоминания, то о жизни довоенной, о работе на заводе. А Бровкин еще и о первой мировой войне не прочь был порассказывать. Теперь, оказывается, они - герои. Ребятишки с восхищением и завистью глядели на них, точно в первый раз видели.

Долинин тем временем, взяв под руку Терентьева, отвел его в сторону, к поросшему ракитовыми кустами овражку.

- Ну, какое ты там вранье заготовил, выкладывай, - сказал он оторопевшему начмилу, когда убедился, что их разговора никто не слышит. Будто бы я не знаю, что ты опять охотился. Что у тебя в сумке?

- Яков Филиппович, прости еще разок! Не удержался. - Терентьев начал скрести затылок. - Больше...

- Ты уже давал слово. Довольно! Мы с тобой товарищи, но, как еще до нас сказано: дружба дружбой, а служба службой. Своим поведением ты и работников отделения развращаешь и вообще всем окружающим подаешь самый дурной пример. Я буду вынужден требовать от твоего начальства, чтобы тебя отправили куда-нибудь в тыл: в Устюжну или в Пестово. Вот там и ходи на охоту и лови рыбку. Видно, ты уже староват для настоящей работы.

- Яков Филиппович! - Терентьев схватил Долинина за руку. - Что угодно, только не тыл! Яков Филиппович, не клади позору на меня. Яков Филиппович... А что до дурного примера - не берут же его с меня. Вот сейчас Лукерья отчитывала за это же самое, за что и ты. Ей-богу, крепко отчитала, Яков Филиппович. Сделай еще опыт, а? Дело-то у меня не завалено. А охоту брошу!

- Ты болтун, верно Наум Солдатов о тебе говорит, - уже менее решительно сказал Долинин. - Посоветуюсь с Пресняковым, там видно будет. Но только запомни: это последний с тобой разговор. Самый последний. Человек, не умеющий держать слово, уже не человек, а полчеловека. Посмотри на Маргариту Николаевну, на ребят-трактористов, на Цымбала, на ту же Лукерью, на всех погляди - как работают! Не хуже, чем на фронте: ни сна, ни отдыха. А ты!..

Терентьев стоял с поникшей головой, огорченный, испуганный возможностью оказаться в тылу. Он не раз просил свое начальство послать его в действующую армию, но начальство не отпускало. Ему говорили: "Ты опытный работник и нужен на ответственном участке в прифронтовой полосе". И вдруг отправиться в тыл! Нет, он готов зарыть ружье в землю, только бы Долинин не привел свою угрозу в исполнение.

- Ну, ладно, разгоревался, пойдем! - позвал его Долинин. - Еще будет время, побеседуем.

Они вернулись к трактору. Лукомцев говорил тут Маргарите Николаевне:

- Итак, чтобы вам не утруждаться, дорогой товарищ председатель, мы пришлем свои машины. Видите, как получается: у вас приходится брать продукцию. На своем огороде мы только тыкву вырастили. Плохие огородники!

- Зато воевали хорошо, - возразила Маргарита Николаевна. - А что касается тыквы, это же чудная вещь - тыква! Попробовали бы как готовит ее Лукерья Тимофеевна!

- Если как пиво, то отлично, надо полагать!

- Опять хвалят! - сокрушенно вздохнула стряпуха. - Ежели только хвалить да хвалить, самого лучшего повара испортить можно. Я уж и то понимать перестала: что плохо, что хорошо.

- Критика, значит, нужна? - спросил Долинин.

- Истинно, Яков Филиппович! - горячо подхватила Лукерья. - Без нее никак; всегда со стороны-то видней.

Лукомцев ушел с Долининым и Маргаритой Николаевной. Вслед за ними побрел обескураженный Терентьев. На подводе его нагнала Лукерья Тимофеевна.

- Садись, усатый! - предложила она добродушно. - Подвезу. А то надулся пивом, что пузырь, того и гляди, лопнешь.

Терентьев досадливо от нее отмахнулся. Садиться на подводу -он не захотел.

Вареньку разбудил дребезжащий стук - точно кто-то распахнул и снова притворил створки окна с непромазанными стеклами. Она раскрыла глаза: ослепило и заставило жмуриться солнце. Изламываясь в гранях овального зеркальца на столике перед окном, его лучи, как тонкие светлые спицы, упирались в оклеенный белой бумагой потолок, и там, словно над полем после дождя, стояла яркая радуга.

Солнце обрадовало Вареньку. В последние дни, почти не прекращаясь, из плотных серых туч шли холодные назойливые дожди. По утрам с Ладоги, вдоль Невы, наползали белые, густые туманы. Дули резкие восточные ветры. Сегодня - хоть и на потолке - встала радуга!