Предместья мысли

Один огромный ответ Бога… Если он есть, то что, собственно, делать философу? Философия, тут приходится мне согласиться с Гейдеггером, есть спрашивание, вопрошание, das Fragen. О чем же спрашивать, если ответ уже дан, если истина (Истина) найдена? Бороться с ее врагами? Тот же Маритен занимался этим снова и снова. Анализировать современность с точки зрения этой уже данной, уже найденной истины? Этим он тоже занимался немало. Обращение Маритенов, сперва вообще в католичество, потом в томизм, выглядит, в самом деле, как подключение к уже готовой истине (Истине), которую они, значит, нашли, обрели, так что можно было с собой не кончать, а заниматься, еще раз, – чем же? Борьбой с врагами, анализом современности, участием в общественной жизни, расписыванием обретенной истины по параграфам, пункт такой, пункт другой (ступень познания такая, ступень познания сякая, познание природы чувственной, познание природы сверхчувственной, познание метафизическое, познание мистическое, рациональное, сверхрациональное, еще-какое-то и затем еще-похоже-какое-то). Вот почему Маритена так скучно читать. В рассуждении усыпительности разве что ортодоксальные марксисты могли бы с ним посоперничать; там тоже все было расписано по параграфам, пунктам, подпунктам, первый закон диалектики, второй закон диалектики. Закрытые системы мысли; а в философии ценна только открытость, только незавершенность. «Истина есть творческий акт духа, в котором рождается смысл», говорил Бердяев; этого творческого акта у Маритена не чувствуется совсем. Может быть, он где-то там и есть, но я решительно не способен к нему пробиться сквозь схоластические дебри его сочинений. С бердяевской истиной тоже не все так просто, поскольку и она, эта истина (Истина), каким-то образом уже дана, уже есть, хоть мы и добываем ее (что, конечно, гораздо симпатичнее) в «активном прорыве», в «борьбе с бессмысленностью мировой действительности». А по большому счету прав был, как (почти) всегда, Ницше, называвший это представление об уже данной истине, «к которой можно было бы так или иначе приблизиться», одним из величайших соблазнов, какие вообще существуют (eine der größten Verführungen, die es gibt). Мифы всегда соблазнительны. В сущности, Истина у Бердяева – своего рода богиня, подчиненная главному божеству. «Истина выше принуждающей нас действительности, выше реального мира, но выше ее Бог или, вернее, Бог есть Истина. Истина-смысл предвечно рождается в Боге-Существующем». Вот Маритен не допустил бы, наверное, такой неясности в распределении по параграфам, в установлении небесных иерархий. То ли Бог выше Истины, то ли он сам Истина; какие все же запутанные отношения на этом Олимпе.

Рахиль Беспалова совершенно права. Прежде всего нужна смелость, чтобы встать лицом к лицу с отсутствием ответа, молчанием мира. Но это и есть свобода. Именно это и есть свобода. Бердяев провозгласил себя философом свободы, и мы ему поверили, полюбили его за это. Но свобода начинается там, где отменяется «истинный мир», отменяются «знаки и символы», отменяются мифы, отменяется Истина с большой буквы. Бердяев сам же и говорит, что свобода трудна. Свобода именно потому и трудна, что оставляет тебя наедине с молчанием мира, лицом к лицу с бессмысленностью бытия, с абсурдом, как это называл Камю. Но пути назад нет. Вдохнув воздух свободы, уже не захочешь дышать никаким другим. Свобода есть просвещенье и пробуждение, выход из несовершеннолетия, из дремоты детства, отказ от всех сказок. Мы играем в детстве; играем в искусстве. Есть игры ума; есть игры фантазии. Все это замечательно. Но это мы играем, сами или друг с другом. А нам так долго кажется, что и жизнь играет с нами, мир играет с нами, вселенная играет с нами. Увы, это не так. Нам кажется, мы в диалоге с жизнью. Это тоже не так. Жизнь есть то, и только то, что мы сами из нее сделали. Мы ни перед кем не отвечаем за нее, никому не обязаны ответом, отчетом. Мы решаем сами, никто не решает за нас. Ни судьба не решает за нас, ни бог, ни дьявол, ни таинственные случайности, ни волшебные совпадения. Наша судьба есть результат нашего выбора. Мы вольны пойти налево или направо, по той дороге или другой. Только зря думают верующие, что неверие это несчастье. Вовсе нет. Есть счастье неверия; его-то и пытаюсь я описать.