Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Павел Иванович Белановский разложил, как пасьянс, на широком столе протоколы дознаний и несколько секунд любовался ими, подперев подбородок ладонью. Чистая работа! Ничего не скажешь. Кажется, он утер нос своим предшественникам. Именно это имел в виду генерал Брок, начальник Варшавского жандармского управления, когда назначал своего адъютанта на должность следователя по делу «Пролетариата»: «Покажите им, как надо работать, Павел Иванович!» Им — это Секеринскому и Шмакову, проводившим дознание прежде. И Павел Иванович показал.

Еще позапрошлой осенью майору Секеринскому неслыханно повезло: по собственной неосторожности попался Варыньский, а следом — его любовница из Мариинского института. Как ни был глуп Секеринский, он сразу понял, что этот нежданный улов сулит ему повышение. И он с тупым усердием, но без проблеска мысли погнал следствие, как упрямую клячу, не считаясь с бездорожьем. Ему помогал в этом товарищ прокурора Янкулио. Тоже птица невысокого полета, с нынешним товарищем министра внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве не сравнить. А ведь тот совсем недавно, всего лишь шесть лет назад, в Варшаве тоже ловил Варыньского. Вот вам парадокс: Плеве Варыньского не поймал, но возвысился, а Янкулио и поимка не помогла, потому как способностями Вячеслава Константиновича не обладает. Хитер, но глуп, как ни странно. Бывают и такие сочетания.

Грубым напором Секеринский и Янкулио добились, казалось, успеха: за год переловили вожаков «Пролетариата», разгромили кружки. Но ведь нужны показания и доказательства, каким бы подготовленным ни был суд. А что получилось? Вожаки партии во главе с Варыньским показаний не дали, кроме Плоского, да и тот попросту растерялся поначалу, наболтал лишнего, но потом стал атаковать Секеринского заявлениями, где обвинял его в шантаже и отказывался от предыдущих показаний. Лишь в апреле, через семь месяцев после ареста, признался в принадлежности к «Пролетариату» Варыньский, изложив программные требования партии. Положим, их и без него знали; печатная продукция «Пролетариата» приобщена к делу, но факт для суда появился — признание обвиняемого это не шутка. Вслед за Варыньским в том же признались Дулемба, Ентыс, Маньковский и другие. Секеринский обрадовался, хотя Павел Иванович, узнав об этом, квалифицировал правильно: никакая это не победа следствия, а простое изменение тактики Варыньским. Тот понял, что грядет суд, а значит, нужна максимальная гласность. Сейчас он признался в принадлежности к партии, а на суде постарается развить свои взгляды, как это делал уже в Кракове. Но здесь не Австро-Венгрия, милостивый государь. Еще неизвестно — будет ли суд. Государь может опять решить административно, как пять лет назад. Впрочем, после убийства Гельшера и Скшипчиньского нужно вешать, а административно это не делается. Тут суд нужен — хоть какой!..

И все же после налета на квартиру Бардовского, где находились архив и секретариат, Секеринского повысили в чине. Не смогли устоять против десятка картонных ящиков вещественных доказательств, которые выгреб из квартиры судьи майор. Чего там только не было: статьи, документы, бланки, печати… Секеринский получил и повое назначение — стал начальником жандармерии Варшавского, Новоминского и Радиминского уездов, а это автоматически освобождало его от дела «Пролетариата».

Следователем был назначен подполковник Шмаков. Павел Иванович хорошо его знал, ибо тот состоял офицером для особых поручений при генерале Броке. Возможно, особые поручения подполковник исполнял блистательно, но дело «Пролетариата» вел из рук вон плохо. Зачем-то прикидывался сочувствующим идеям подследственных, уговаривал их признаться и дать показания, чтобы сохранить себя для будущей борьбы. Шито белыми нитками… Неудивительно, что клюнул на эту удочку лишь Пацановский — тщеславный, себялюбивый мальчишка с большими претензиями и ничтожным терпением. Его приятель Кон оказался не в пример тверже. Белановский невольно скосил глаза на левый верхний угол протокольного «пасьянса», где лежали листы дознаний Кона, полученные уже Павлом Ивановичем: «До конца жизни не отступлю от партии и, лишь только буду освобожден, начну ей помогать; на освобождение имею, конечно, мало надежд, но коли выйду на свободу, снова вступлю в кружок, ежели таковой найдется, а ежели нет — организую новый!» Это вам не Пацановский…