Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Варыньский предупредительно поклонился. Владимир Данилович жестом пригласил Рехневского отойти от стола в угол просторной комнаты, к окну, не забыв взглядом испросить на то соизволения жандармов. Те остались безучастны. Спасович и Рехневский расположились у окна и начали вполголоса разговаривать.

Разговор был коротким. Тадеуш подтвердил, что ввиду незначительности прямых улик он собирается полностью отрицать свою принадлежность к «Пролетариату», что и делал на следствии. Что же касается покушения на Судейкина, то тут уж как повезет. Если суд поверит, что в день исчезновения Дегаева из России Рехневский находился в Петербурге, а не в Либаве, то хорошо. Если же нет…

Пришла очередь Бардовского. Он оторвался от бумаг следствия, которые просматривали обвиняемые, и подошел к Спасовичу.

— Прошу вас, — Спасович указал на кресло.

Он выдержал паузу, во время которой придал своему лицу серьезное и даже печальное выражение, долженствующее подчеркнуть весьма скверный оборот дела, в какое угораздило попасть его подзащитного.

— Петр Васильевич, — наконец обратился он к Бардовскому проникновенно, — вопросов по фактам и доказательствам у меня нет. Тут все как на ладони. Но у меня есть главный вопрос, — Спасович понизил голос и покосился на расположившихся поодаль обвиняемых. — Что это — необдуманность, широта души или же убеждения? Я должен это знать. Мы с вами люди разных поколений. Я настолько же старше вас, насколько вы старше их, между тем у нас с вами больше общего. Вы же шестидесятник, конституционалист, сознайтесь! Что вам пролетарии? Что вам марксова теория? Вы же, чай, ее и не читывали?

— Тут вы правы, — кивнул Бардовский.

— Вы не член этой партии, да и не могли быть ее членом! А ведь вам виселица грозит, я вам прямо говорю, хотя юридически это нонсенс полнейший! Однако не как юрист, а как представитель администрации в крае, вы должны понимать: правительство сделает все возможное, чтобы не допустить проникновения революционной заразы в среду чиновничества и военных! Вас накажут примерно и страшно, чтобы другим было неповадно. Вы это понимаете?

— Безусловно, — снова кивнул Бардовский.

— Раскайтесь, голубчик! — почти жалостливо воскликнул Спасович. — И вам, и мне будет легче. Припишите легкомыслию, незнанию, затмению… Черту в ступе! Это не предательство же, вы никаких обетов не давали, никого не оговорили… Раскайтесь!

— Я бы и рад был, Владимир Данилович, но… Что-то не позволяет. Относительно моих убеждений вы правы: я последовательный сторонник республики, но не социалист. Казалось бы, могу отречься от того, чему не присягал. Но вы знаете… На душе у меня как-то хорошо сейчас. Взял да и сделал то, о чем всю жизнь тайно мечтал. Боялся. Все, думал, обойдется: и волки будут сыты, и овцы целы. Я же все это… всю эту гадость российскую с ее ложью, фальшью, показным оптимизмом — ненавижу. И самодержца, то есть монархию вообще, — ненавижу и ненавидел всегда, с юности. Но — служил. Ненавидел их и служил им же. А тут вдруг на старости лет осмелился… Не хочу портить. Пускай эти мальчишки с Марксом в голове, которого я не понимаю, и не близки мне по теориям. А по духу близки. Они хотят разрушить то, чему я всю жизнь служил, ненавидя.

— А вы уверены, что они смогут построить взамен что-то дельное? — желчно спросил Спасович.

— Абсолютно не уверен! — рассмеялся Бардовский. — Но я же не об этом. Я привел свои поступки в соответствие со своими убеждениями. А то ведь приходилось все время, каждую минуту кривить душой, уговаривать себя: вроде подлостей не делаю, служу тихо, стараюсь даже быть честным. Не понимал, что моя честность им на руку. Они тыкали в таких, как я, говоря при том: вот же Петр Васильевич — честный человек, а служит нам. И Владимир Данилович — тоже честный, и тоже нам служит. Значит, и мы честны, не так ли?

— Сударь! — Спасович нервно повел головой.

— Компромиссы, Владимир Данилович, — вещь необходимая, но они совесть подтачивают. Либо совсем сточат, так что и не увидать, либо в один прекрасный день она взорвется: не хочу компромиссов!

— А жизни своей вам не жалко? — скорбно спросил Спасович.

— Жалко, как не жалко… Но совести-то жальче.