Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Нам недостает людей. Счет рабочих в «кассах» перевалил уже за сотню, а студенческий кружок насчитывает единицы. Да и эти силы тают. Сначала мы лишились Гильдта и Мендельсона, теперь уехал Дикштейн, под угрозой Длуский.

Дикштейн перебрался в Галицию, как только начались аресты «патриотов». Жандармы наконец добрались до организации Шиманьского. Я говорил Адаму год назад, что его игры не кончатся добром. У него пылкое воображение, которое заставило его создать на бумаге план могущественной организации, насчитывающей сотни людей и обладающей сложной структурой. Реально в его кружок входили несколько человек — все они сейчас арестованы. Жандармы поверили записям Шиманьского, они в самом деле вообразили, что такая организация существует, и принялись ее искать! Мы серьезно опасаемся, как бы не добрались до нас, ибо многие из нашего кружка прежде примыкали к «патриотам», да и дискуссий с ними в университете вели порядочно. Дикштейна напугало анонимное письмо, полученное в начале апреля: «Если нас возьмут, социалисты последуют за нами». Бедный Дынька ходил по друзьям и говорил: «Я ужасно боюсь! Если меня возьмут, я всех выдам из страха…» Я очень опасался, как бы Варыньский не обрушил на него свой гнев — в гневе он страшен, я один раз имел несчастье наблюдать! Однако Людвик отнесся к страхам Шимона вполне благодушно, посоветовал только поскорее уехать из Варшавы, пока пройдет волна арестов. Дынь последовал его совету и уехал в Краков. Я спросил Людвика, почему он так снисходителен? Уверен, что, будь я на месте Дыня, он устроил бы мне выволочку или вообще перестал бы доверять. «Видишь ли, Юзеф, Дынька наивен и искренен. Он никогда не выдаст, я уверен, но боязнь измены — страшнее ее. Если его арестуют, он может покончить с собой, боясь выдать товарищей. Любой же из нас либо выдаст, либо нет, но рук на себя не наложит».

Как бы там ни было, работников не хватает. Я решил остаться — будь что будет, хотя арестованные Ян Поплавский, Юзеф Богуцкий и сам Адам Шиманьский слишком хорошо знают историю моего «предательства», как они называли мой отход к социализму. Что ж, если им захочется отомстить, они сумеют это сделать! Положимся на волю божью!

Варыньский оптимистичен, он не верит, что правительство решится на новые аресты социалистов. «Патриоты» — это понятно. Польские восстания слишком хорошо помнятся. Но социалисты с их мирной пропагандой?» — «А Засулич?» — спросил я. «Ну, это единичный случай личной мести революционерки за надругательство над заключенным». — «Мне что-то не верится, что ты долго останешься в рамках мирной пропаганды», — напрямик заявил я ему. Он рассмеялся, очень довольный, и по своей привычке стиснул меня в железных объятьях. На вид он не производит могучего впечатления, но хватка у него крепкая. «Жилистый», как говорят русские.

Наши планы и мечты не знают границ. Близится лето. Людвик ждет помощи из Империи. Он убежден, что каждый поляк-социалист, где бы он ни находился, должен быть сейчас в Варшаве. «Здесь решается судьба Польши, а может быть, всей Российской империи!» Он называет фамилии видных молодых социалистов из Петербурга, Москвы, Киева: Узембло, Венцковский, Гласко, Дзянковский, сестры Гружевские… Очень сожалеет, что в марте, после покушения Осинского на прокурора Котляревского в Киеве, движение лишилось Владислава Избицкого.

Иной раз он меня совершенно ошарашивает своею дерзостью. «Я назначу тебя министром юстиции в народной Польше!» — заявляет вдруг вчера за верстаком. «А сам ты будешь кем? Диктатором?» — спросил я не без ехидства. «Почему диктатором? — он задумался. — Председателем революционного правительства рабочих!» Дух захватывает от его проектов.

А пока я заканчиваю и спешу на Иерусалимские аллеи, где ждет Болеслав Мондшайн, чтобы обменяться литературой. Кстати, Болеслав — будущий министр народного здравоохранения».

Постскриптум

Плавиньский будет арестован в июле того же года, выпущен под залог в одну тысячу рублей и вновь арестовав уже в октябре. В тюрьме он заболеет туберкулезом, из-за чего ссылка в Восточную Сибирь будет заменена ему высылкой в Кавказский край.

По пути туда он умрет в Новоминске в июле 1880 года.

КОММЕНТАРИЙ ИСТОРИКА

Следя за судьбою Варыньского глазами его современников — друзей, попутчиков, недругов, мы сделаем первую остановку, чтобы уточнить объективные и субъективные причины выбора, который сделал Людвик в восемнадцать лет; рассмотреть способы, которыми он намеревался достигнуть поставленной цели на первом этапе пути; определить круг идей, волновавших Варыньского.

Предоставим слово польскому историку Ежи Таргальскому.

«…Большое влияние имели в семье настроения патриотической повстанческой конспирации. Отец Людвика троекратно (в 1865, 1866 и 1867 годах) был арестован за участие в делах Киевского (Польского) комитета помощи повстанцам, в котором выполнял функции кассира. Комитет устанавливал связь с заключенными повстанцами, помогал им в побегах, затруднял властям установление степени вины, что спасало их от кары.