Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

«Наше положение не очень-то завидное, — продолжал он в письме. — Несколько человек принуждены скрываться, а между тем паспортов нет, писали в Киев, в Питер, но особенно в Питере такой переполох, что просто беда! Ни бланков, ни печатей нет. Чувствуется также сильный недостаток квартир для собраний. Вследствие этого готовых людей нельзя организовать в кружки, согласно новому уставу. Негде также поговорить с новичками, которых немало. Финансы наши тоже не особенно блистательны, а между тем нужно поддерживать заключенных и семьи их, которые бедствуют, потеряв рабочую силу — отца или мужа. Одним словом, мы теперь переживаем очень трудную минуту. Однако презираем все эти трудности, всегда вокруг решительность и стойкость многих. Правда, не раз уныние и тоска находила почти на всех, но достаточно было нескольких слов, чтобы воскресить падающую решительность, чтобы озлобление заменило тоску. Здешняя молодежь представляет из себя страшную сволочь. Даже те, на которых можно было рассчитывать, отшатнулись после первого же ареста. Но зато рабочие с избытком вознаграждают пошлость молодежи своим поведением. Люди семейные, немолодые, гораздо лучше молодого поколения…»

Разгром движения продолжался с неукоснительной последовательностью, присущей хорошо отлаженному механизму. Бесю спасало именно то, что он был эмиссаром, человеком со стороны, которого почти никто не знал. «Своих» брали в Варшаве, хватали и далеко от нее, когда они пытались бежать в Россию, чтобы отсидеться там. Маню Ге арестовали под Тулой, в имении родителей. Колю Акимова взяли в Керчи. В Севастополе, в военном госпитале, был арестован Мондшайн, призванный на службу как медик в связи с Балканской кампанией.

Единственным верным путем уйти от арестов была Галиция, где социалисты находились на легальном положении.

Беся стал уговаривать Варыньского уехать туда. Людвик и слушать не хотел.

— Это, по-твоему, честно? Подняли рабочих — и в кусты! Им-то не убежать, они связаны работой, семьей! Детишек у каждого по три-четыре души! Ты понимаешь, что говоришь! — горячился Людвик.

— Рабочим столько не дадут, сколько тебе. В худшем случае им грозит штраф или отсидка здесь. А тебя закатают на каторгу в Сибирь! — доказывал Бесядовский.

Не помогали и уговоры из Десятого павильона, в записках пани Филипины, доставляемых ее сестрой Зофьей, приехавшей из Киева, чтобы помогать заключенным. Варыньский без жилья и паспорта продолжал обитать в Варшаве и посещать кружки, которые собирались, несмотря ни на что. Наконец Юзеф Плавиньский, арестованный вслед за братом и выпущенный под залог, принес хитрость, придуманную Пласковицкой: заинтересуйте Людвика делом в Галиции!

И Беся придумал типографское дело, и нашел адрес наборщика Антония Маньковского, и снабдил Людвика деньгами, и отдал свой паспорт на имя Павловского, и сам проводил на поезд в Краков, до самого последнего момента не веря в благополучный исход операции. Перед самым отъездом Людвика прокатилась волна новых арестов. Из Десятого павильона шли тревожные вести; Вячеслав Плеве вынуждал то одного, то другого делать «чистосердечные» признания. Организация таяла на глазах.

Уже садясь в поезд, Людвик кинул на Бесю хмурый взгляд.

— Думаешь, я не понимаю, чего ты так старался спровадить меня в Галицию? Понимаю, брат…

— Прекрати, пожалуйста! Я сам туда скоро приеду! Юзеф изобразил возмущение.

— Мы с этим Плеве еще повстречаемся… — пригрозил Людвик.

— Не советую, — заметил Беся. — Как ты понимаешь, встреча эта может произойти только в одном случае.

— В каком же? — поинтересовался Варыньский.

— Если на тебе будет куртка арестанта.

— Не только. — Варыньский угрюмо усмехнулся. — Пуля моя может его встретить.

— Ну-ну…

Они молча обнялись. Паровоз с длинной трубой дал свисток и повез Людвика в Галицию.

Без него сразу сделалось скучно. Через две недели приехала молодая, красивая и богатая дама из Киева, настойчиво искала Людвика, натолкнулась на Бесядовского. Представила ее Зофья Пласковицкая. Дама оказалась Марьей Янковской. «Так вот где ключик от сердца Варыньского», — подумал он, глядя на невысокую, живую и пикантную женщину, одетую по последней парижской моде. Кстати, она и направлялась в Париж, так что не грех было передать с нею письмо, тем более что она пользовалась полным доверием варшавских товарищей.

«Насколько дело наше продвинулось вперед и в каком положении находится теперь, Вы узнаете от нашего уполномоченного, то есть уполномоченной, — писал Беся в конце октября. — Эта барыня принадлежала к польскому киевскому кружку, проездом была в Варшаве, но мы не считали нужным скрывать от нее что-либо, так что она знает решительно о всех наших делах, конечно, насколько было возможно познакомиться в несколько дней. Она Вам расскажет план нашей организации, передаст программу и попросит войти в федеративные отношения. Она тоже попросит Вас от нашего имени написать устав федерации наших кружков.