Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

«Пролетариат» обозначал свое присутствие и листовками. Вскоре Кон узнал, что взамен отданной Пухевичу типографии, в которой тот, кстати, кроме программы партии и одного умеренного воззвания, больше ничего не публиковал и не собирался, пролетариатчики уже в июне обзавелись приличным станком с помощью того же Марцелия Янчевского, народовольца. Судя по всему, им не хватало шрифта на большие издания, потому ограничивались короткими и хлесткими воззваниями, как видно, писанными рукою Варыньского: воззвание «По случаю коронации Александра Третьего» и манифест «К работающим на пашне». Кон читал эти издания ревниво, искал теоретические ошибки — и находил их! Но «не ошибается тот, кто ничего не делает». Похоже, Пухевич избрал именно эту тактику — не ошибаться, сиречь бездействовать.

Феликс сгорал от нетерпения, жаждал живого дела. Поступление на юридический факультет было вопросом решенным, а вот партийная деятельность представляла собою сплошную проблему. Варыньский словно насмехался над ними, проводя непрерывные собрания и сходки, слухи о которых докатывались через Пашке или Сливиньского, которые сами уже, кажется, посматривали в сторону «Пролетариата», собираясь сбежать туда под благовидным предлогом. Один Профессор в своей кабинетной тиши, уединившись от созданной им партии, ничего не замечал и по-прежнему давал устные наставления доверенным лицам — как, где и когда говорить с рабочими.

В августе в Варшаву приехал Куницкий; работа в «Пролетариате» еще более оживилась. По слухам, готовился к печати первый номер большой газеты, ибо Куницкому удалось привезти несколько пудов шрифта. У Феликса руки чесались: нелегальная газета в Варшаве! Да такого не бывало со времен январского восстания! Вот бы поучаствовать в ее издании! Кроме всего прочего неискоренимый патриотизм, имевший в семье Копов богатые традиции, науськивал: хорошо бы обогнать русских в конспирации! «Народная воля», кажется, разваливается на глазах, центральный орган выходит через пень-колоду, а тут в Варшаве появляется польская нелегальная газета! Феликс буквально мечтал о ней, забывая, что она издается конкурирующей партией, с которой не было вражды, существовали даже отношения взаимопомощи, как между «Черным переделом» и «Народной волей», но все же, все же…

В сентябре стало известно: газета вышла! Называется, как и партия, «Пролетариат». Через несколько дней Феликс увидел свежий оттиск. Его принес на сходку бывший последователь Пухевича рабочий Теодор Каленбрунн. Он еще в начале лета ушел в «Пролетариат», теперь явился на собрание, чтобы агитировать товарищей сделать то же.

Феликс понял, что ему это удастся.

Ужасно расстроенный вернулся он домой с Новой Праги, пробрался в свою комнату — дело было поздним вечером. Как вдруг в дверь постучали. Феликс вздрогнул: кто бы это мог быть?

Вошла мать. Глаза ее были заплаканы.

— Что с тобой, мама? — спросил Феликс.

— Ты слышал о Варыньском? — спросила она. — Это был главный организатор кружков, когда твоя сестра и Макс пошли в Сибирь. Я его хорошо знала, встречалась в Кракове…

— Я слышал о нем, мама… — осторожно отвечал Феликс.

— Его сегодня арестовали в Варшаве.

— Как?! — вскричал он, вскакивая.

— Да, представь себе. Оказывается, он уже давно здесь. Я и не знала…

— Кто тебе сказал? — умоляюще спросил он, надеясь на ошибку.

— Пани Зофья Щепковская. Она видела все своими глазами и была свидетельницей в полицейском циркуле…

И пани Паулина Кон рассказала сыну то, что стало известно от приятельницы, выслушавшей в участке показания лиц, замешанных в деле. Она своими глазами видела опознание задержанного.

Как показал в полицейском циркуле владелец млечарни на улице Рымарской близ Банковой площади Лейзер Бутлов, сегодня в три часа пополудни к нему в лавку вошел молодой человек лет двадцати семи, одетый весьма прилично, в пенсне и с бородкой. На нем было светлое летнее пальто, брюки со штрипками, на голове шляпа-канотье. В руках молодой человек имел пакет, перевязанный бечевкой…

По словам Лейзера, молодой человек очень спешил и, не заказывая ни кофе, ни взбитых сливок, спросил у него лишь почтовых марок, на что Бутлов продал ему шесть штук. Тогда он, отложив пакет в сторону, пристроился за конторкой и, вынув из кармана конверт, надписал на нем адрес и наклеил марки. Бутлов заметил, что адрес был парижский. После чего молодой человек, торопясь, запечатал письмо и выбежал вон из лавки, оставив перевязанный пакет на конторке. Бутлов решил на всякий случай поинтересоваться содержимым пакета…

— Какой негодяй! — вырвалось у Феликса.

…Там оказалось большое число свежеотпечатанных листовок, на которых Бутлов прочитал текст песни «Варшавянка». Лавочник испугался. В это время в лавку зашел сосед Бутлова молодой Янкель Вальд, содержащий в этом же доме некое сомнительное заведение «для господ офицеров», хотя посещают его, в основном, унтеры. Девочки из этого заведения часто завтракают в млечарне Бутлова.