– Одолжи, Николаич, пожалуйста, если сможешь, двести-триста рублей. Такие деньги, когда работал, я и за деньги-то не считал, да дома ни рубля, дети голодные, я весь в залогах, долгах и негде взять, на хлеб денег нет. Я отдам, отдам, с процентами отдам. Честно отдам, как только права получу и работать начну, январь – вот он, рядом. Всё отдам и то, что у тебя тогда … с процентами. Отдам, Николаич отдам, зуб ставлю, это пока всё, что могу в залог поставить, а с ночной работёнкой конкретно завязываю. Всё правильно ты говоришь. Завязываю.
Денисов от неожиданности отшатнулся от него, но в следующий миг, покраснев, суетливо полез в карман за бумажником.
Деньги Василий взял как-то вальяжно, медленно, даже словно с неохотой, не глядя, сунул их в карман бушлата, лицо его, будто невидимый выключатель сработал, приняло прежний, скучающий вид. Ещё через минуту молчания он неприкрыто зевнул, буднично протянув:
– Спас, Николаич. Я отдам, обязательно отдам, не думай даже. Ты заезжай, заезжай к нам, шершавой тебе дороги.
Денисов не сразу понял, что ему сообщают о том, что аудиенция закончена. Разглядывая Василия, он неожиданно подумал, что тот, слушая его нотации, в какой-то момент уже думал только об одном, разрабатывал именно этот ход: попросить денег.
Дверь опять приоткрылась. В дверной проём высунулось одутловатое лицо «мамы Наташи». «Стрельнув» глазами на Денисова, она недовольно сказала: «Василий, тебя к телефону», и исчезла за дверью, оставив её приоткрытой.
Денисов смотрел на Василия с грустью, в голове мелькнула быстрая и обидная мысль: «Профессионалы! Уже неоплаченный телефон включили?»
– Ну, пойду я, пока. Сам видишь, как живём, поговорить не дадут, – суетливо проговорил Василий, отводя глаза в сторону, и, протягивая ему потную руку. – Ты заходи, заходи, Николаич.
«Когда деньги будут», – сказал про себя Денисов, а вслух проговорил:
– Это непременно. С удовольствием воспользуюсь твоим радушным приглашением, Вася. Заезжать буду, благо рядом живу. Буду интересоваться твоим и Егоркиным здоровьем. С Наступающим тебя. Звонить буду. Ты телефон, постарайся подключить.
Василий изменился в лице, усмехнулся.
– Гостям мы всегда рады.
Когда за ним захлопнулась дверь, Денисов неожиданно рассмеялся, развёл руками, воскликнув негромко: «Прямо-таки какие-то Диккенсовские персонажи, или, скорей, герои Фёдора Михайловича! Такие, ну, очень петербургские кадры из романов девятнадцатого века! Друг Василий – помесь Фердыщенко с генералом Иволгиным, и «гнусным» Лебедевым. А больше даже на «господина с кулаками», отставного боксёра Келлера, который лил и лил свои излияния, намереваясь занять у Мышкина денег, а после с восхищением «благородно» воскликнул: «Не хочу ста пятидесяти рублей, дайте мне двадцать пять и довольно». Но как была сыграна мизансцена Василием, какая натуральность отчаяния и проснувшейся вулканизирующей совестливости!».
И в лифте, и по пути к машине, он не мог избавиться от мыслей о Василии, анализировал его поведение и не мог успокоиться, поражаясь животной мимикрии, наглости и изворотливости этого человека.
«Попросить в долг у человека, которого ограбил! – думал он. – Нет, я, конечно, допускаю, что голод не тётка, даже не допускаю, а уверен, что так оно и есть. У этой пословицы добавочка есть: голод не тётка, а мать родная, в том смысле, что голодание полезно для души, ему, кстати, не мешало бы поголодать. Но, какой абсолютный пофигизм? Как легко у него это вышло! Спокойно, деловито безо всяких долгих топтаний на месте, стыдливого опускания глаз долу, растерянности и нервозности, как это бывает у людей просящих взаймы, обычно смущающихся, давящих в себе болезненную гордыню (а вдруг откажут?!) и при этом торопливо и много балабонящих, запинаясь, вокруг да около. Профессиональный попрошайка, не без шарма артистического. Так работают артисты в спектакле, который они играют двести первый раз. И в двести первый раз они работают на «автомате» изображая стыд, страдание, дрожь омерзения, восхищение. Но при всём этом был небольшой и своеобразный нюансик. В его просьбе, мне почудилось нечто, как бы это сказать точнее, слышался некоторый оттенок требовательности, настойчивости, напора, будто я непременно обязан был ему дать эти деньги, что я не имею права отказать ему. Большой же опыт у Василия в такого рода делах! Мантифонил цицироновски, по – слову Чехова! Надеюсь, он не репетирует у зеркала свои тирады, психолог. Но от меня теперь ты не отделаешься, Вася, – раз пригласил, буду заходить в гости. Это повод видеться с Егором, контролировать ситуацию. Думаю, и Егорка теперь будет мне звонить».