Предположительно (ЛП)

В «Гринвью» пять этажей: первый — для тех, кто все еще находится в мире живых, у них все еще есть их чувства, но они просто больше не хотят иметь ничего общего с окружающим миром. Учитывая, что стодолларовый счет за телефон мог бы вызвать у них инфаркт. Второй — для старых и беспомощных, их батарейки перегорают, и они превращаются в старые игрушки, с которыми больше никто не хочет играть. Третий этаж — богадельня для тех, кто уже постучался в небеса и ждет, пока кто-нибудь откроет дверку. Четвертый — чистилище, в которые попадают люди, уже забывшие, кто и что они, и пятый этаж — это ад. Иначе известный как палата слабоумия, в которой обитают демоны, вселившиеся в тела тех, кого вы однажды любили. Я предпочитаю четвертый и пятый. Чувствую себя как дома.

Пять часов. Пришло время встретиться с Тедом.

В местной столовой пахло так же, как в детской тюрьме: смесью залежавшейся столовской еды, мочи и плесени. Он сидит за нашим привычным столиком под системой вентиляции, покачивая головой в такт какой-то музыке. Вскакивает и, посмотрев по сторонам, дарит мне поцелуй. Его губы не хотят отпускать меня из своего плена, а я и не против. Падаю в его объятия, желая остаться там навсегда. В мире нет места лучше.

— Привет, — говорит он.

— Привет.

— Повеселилась сегодня на занятиях?

— Еще как!

Он ухмыляется, и мы садимся за стол. Запеканка из индейки, морковное пюре, куриный бульон и кексик. Таков наш обед.

— Детка, ты такое пропустила, — говорит он. — Дама из двести седьмой наехала на леди из сто первой за то, что та флиртовала с ее парнем.

— Под «наехала» ты подразумеваешь, что... она в прямом смысле наехала на нее на своей инвалидной коляске?

— Ага! Она бы накинулась на нее с кулаками, если бы мисс Лиджен не разняла их.

— А разве он не встречается с той, из четыреста двадцатой?

— Не-а, это было в прошлом месяце. Она увидела, как он щипает за задницы медсестер в комнате отдыха. Сейчас она и имени его не вспомнит. А сто двадцать первая таскает ему кексики с тех пор, как ему запретили поглощать столько сахара.

— Черт, двести одиннадцатый — настоящий Казанова.

Улыбка Теда блекнет, и он ставит мне на поднос пакет молока.

— Месячных все еще нет?

Я вздыхаю.

— Все еще.

У меня десятидневная задержка. Мы оба знали, что это может означать, но отказывались признавать это. Наша жизнь и без того слишком сложна.

Когда я впервые увидела Теда, он вез женщину на каталке со второго этажа в комнату для встреч. Первым делом в глаза мне кинулись костяшки его пальцев. Они были изрезаны и усыпаны шрамами, будто бы он всю жизнь пробивал кулаками кирпичные стены. Он напомнил мне конфеты «Hershey’s Kiss». Его кожа была цвета горького шоколада, а под розовой униформой виднелись пятна вазелина. Розовый цвет означал, что он такой же «доброволец» из детского дома, как и я. Нужно напрочь лишиться мозгов, чтобы выбрать это место для волонтерства. На мгновение, наши взгляды встретились. На очень долгое мгновение. Я тут же спрятала свое краснеющие лицо за книгой, потому что почувствовала это. Порхающих бабочек, о которых меня всегда предупреждала мама. Это пугало меня, но одновременно захватывало.

— Ладно, я принес тебе кое-что, — звук его голоса возвращает меня в реальность. Он копается в своем рюкзаке, достает оттуда черный пластиковый пакет и укладывает мне его на колени. В нем что-то квадратное, толстое и увесистое.

— Что это?

— То, о чем ты мечтала.

Я вытаскиваю то, что скрывается в пакете. Это книга. «ЕГЭ: теория, практика и анализ». На моем лице расцветает такая широкая улыбка, что она кажется мне почти неестественной. Я оглядываюсь по сторонам, а затем целую его.

— Спасибо.

Его грубые руки ласкают мое лицо, а взгляд его такой мягкий, такой пронзающий. Он всегда смотрит на меня так. Будто я самая удивительная находка в его жизни. Хотя, он сам не менее удивителен. Кто знал, что, среди ходячих мертвецов, смогу найти человека, который понимает меня без всяких слов.

— Ты понимаешь, что сейчас публично демонстрируешь свои чувства?

Он усмехается.

— Знаю. Точно. Виноват.

Я снова целую его, в воздухе нарастает напряжение, а его рука, под столом, опускается на мое бедро. Чувствую, что на его руках появляются новые пластыри, возможно, причиной тому учеба. Тед учится на электрика. Он отсидел в колонии шесть месяцев за преступление, о котором не хочет мне рассказывать. Он клянется, что не совершал его. Я не настаиваю. В конце концов, тоже не хочу, чтобы он знал, что я совершила.

— Итак, — говорит он, зарываясь носом в мои волосы. — Какого это быть худшей девчонкой в доме престарелых?

— Худшей?

Он смеется.

— Спокойнее, детка! Худшей в смысле «самой сексуальной». Самой красивой.

— Оу.

— Я просто не хочу драться с двести одиннадцатым за то, что принадлежит мне.

Я краснею и стыдливо прячу от него свой взгляд.

— Я уверена, ты бы победил.

Переворачиваю книгу, и вижу цену: тридцать девять долларов и девяносто пять центов.

— Ого, разве ты можешь себе это позволить?

Тед закатывает глаза.

— Об этом не волнуйся. Она же тебе нужна, так?