Предрассветная лихорадка

Эстанбюн был первой остановкой по дороге в Сандвикен. Мой отец много раз проезжал мимо на автобусе.

– А где в Эстанбюне?

– Выйдете из автобуса и отправитесь в сторону Сандвикена. На первом перекрестке свернете направо и двинетесь дальше, пока не дойдете до бревенчатого моста. Там я буду вас ждать. Вы запомнили?

Мой отец лишь недоуменно кивнул.

– Вы позволите еще раз ваше имя?

– Эмиль Кронхейм. Стало быть, завтра в десять. У бревенчатого моста. Не опаздывайте!

Раввин завершил звонок. Весь этот разговор он провел так напористо, что только теперь, стоя с гудящей трубкой в руке, отец спохватился, что он не спросил, по какому поводу хочет встретиться с ним раввин.

* * *

Наутро, доехав до Эстанбюна, мой отец вышел из автобуса. Следуя указаниям, он дошел до угла, повернул направо и спорым ходом минут за двадцать добрался до моста.

Эмиль Кронхейм, разомлевший, в черном, до пят, пальто, расположился на большом валуне у другого конца моста. Отец изумился, увидев перед собой человека, который спокойно сидел на морозе, не прихлопывая, не притопывая – как будто на привале у озера во время летней загородной прогулки.

– Ну что, ты доволен жизнью? – издали, через мост, рявкнул раввин.

Отец замер на месте. Своей жизнью он был не просто доволен – жизнь была восхитительна. Однако ему было непонятно, что имел в виду этот гротескный тип за мостом.

– Реб Кронхейм?

– А то кто же? Ты мне вот что скажи: о каком таком католическом епископе ты рассказывал басни Лили? Если о стокгольмском, то я с ним прекрасно знаком. Обаятельная персона.

И тут отца осенило. Он вспомнил письмо, в котором Лили поминала раввина, читавшего ей моральные проповеди. Ну конечно! Кронхейм тот раввин и есть! Ему казалось, что он все понял. Теперь этот раввин за него возьмется. О, дьявол! И стоило ради этого тащиться в Эстанбюн!

– Епископ нам больше не нужен.

– Готов биться об заклад, что ты нашел кого-то другого.

Бревенчатый мост длиной метров в тридцать был перекинут через овраг. Внизу и по сторонам стояли на страже вековые ели. На запорошенных снегом ветвях застыло в искрящемся свете безмолвие. Ни дуновения ветерка, ни птичьих голосов. Величественную красоту природы нарушали только их вопли.

– Ваша взяла, ребе. Я нашел в Евле замечательного старика. Он обещал окрестить нас.

Кронхейм на другом конце моста запустил руку в свою жесткую, будто проволока, шевелюру.

– Лили уже не настаивает на этой глупости.

Мой отец решил посмотреть этому человеку в глаза и, пройдя по мосту, протянул ему руку:

– А мне она написала обратное.

– Что она написала?

– Что некий раввин из Стокгольма взялся читать ей нотации. Непонятно, как он пронюхал о наших намерениях. Что-то вроде этого.

– Твоя обворожительная невеста не могла употреб-лять столь циничные выражения. Пронюхал… Я не ищейка!

– А действительно, ребе, как вы узнали? Мы никому об этом не говорили.

Кронхейм взял моего отца за локоть, прошел с ним до середины моста и, опершись на перила, окинул взглядом окрестности.

– Ты когда-нибудь видел что-то более грандиоз-ное? Сто лет назад это выглядело точно так же. И да-же тысячу лет назад!

Величественный пейзаж был и впрямь пугающе восхитителен. Повсюду, насколько хватало глаз, простирался густой хвойный лес, присыпанный снежной пудрой. Мой отец решил, что пора взять последнее из препятствий на своем пути.

– Послушайте, ребе. До войны я счел бы подобный шаг бегством. Но теперь это вполне осознанное и самостоятельное решение.

Кронхейм не смотрел на отца. Казалось, его целиком поглощало восторженное любование природой.

– Ничем не оскверненная первозданная красота.

Мой отец решительно продолжал:

– Я думаю о судьбе нашего будущего ребенка. К тому же я никогда не был верующим. Я атеист, и вы вправе меня презирать за это. Но могу вас заверить: наше решение о принятии христианства не имеет ничего общего с трусостью.

Раввин как будто не слышал его.

– Этот лес стоит здесь испокон веку. Положим, мост, с которого мы обозреваем его, кто-то построил. Но тоже из дерева! Ты видишь здесь хоть толику инородного материала? Железа, меди, стекла? Не видишь, не так ли, сын мой?

– Вы об этом хотели со мной говорить, ребе? О деревянном мосте в Эстанбюне?

– В том числе и об этом.

Мой отец был сыт его аллегориями. Он и так испытывал угрызения совести, и вот, когда он уже подавил их, явился этот взъерошенный человечек, толкующий ему о девственной красоте природы. Он, конечно, все понимал, чего тут не понимать! Много тысячелетий, все так! Но если Лили желает креститься, он сметет с их пути все препятствия, страхи, таящиеся в глубине души сомнения.

Мой отец поклонился:

– Рад был встретиться с вами, ребе. Наше решение окончательное. И никто не заставит нас изменить его. Всего доброго.

Он повернулся и твердым шагом пошел по мосту. Но, дойдя до его конца, обернулся. Эмиль Кронхейм, как будто только того и ждал, выхватил из кармана пальто письмо и замахал им.

– Ненавижу себя за это, – воскликнул он, – но как говорится в Писании… А может, таких вещей в нем и нет… Короче, сын мой, я предлагаю тебе заключить со мной грязную сделку.

Отец тупо уставился на него.