Предрассветная лихорадка

– Представил.

– А теперь представьте, что этот мужчина садится и пишет всем этим девушкам письма! Вы понимаете? Всем подряд!

Раввин положил в рот ломтик селедки.

– Я вижу перед собой очень упорного человека.

– И письма все одинаковые! Один и тот же слащавый текст. Как будто написанный под копирку! А потом он идет на почту и отправляет все эти письма девушкам. Вы видите это перед собой, ребе?

– Неужели? Не может такого быть! Откуда вы это взяли?

Юдит Гольд торжествующе посмотрела на раввина. Теперь пробил ее час! Она выхватила из сумки мятое, выцветшее письмо.

– Вот, смотрите! Мне он тоже прислал, еще в прошлом году, в сентябре! Только мне и в голову не пришло отвечать, я сразу его раскусила! Что вы на это скажете? Лили получила точно такое же! Я видела, я читала! Другим было только обращение. Вы можете это проверить! Расследовать!

Кронхейм разгладил письмо и внимательно изучил его.

Дорогая Юдит! Наверное, Вы привыкли к тому, что, когда разговариваете по-венгерски, к Вам может обратиться незнакомый Вам человек – на том основании, что он тоже венгр. Что поделаешь – не то нынче воспитание.

Вот и я только что фамильярно к Вам обратился на том основании, что мы с Вами земляки. Я не знаю, встречались ли мы в Дебрецене, где я был – до того, как Родина загнала меня в трудовой батальон – сотрудником городской газеты, а отец мой держал книжный магазин в помещении епископского дворца…

Раввин покачал головой:

– Действительно, необычно.

Юдит Гольд готова была расплакаться.

– И к этому аферисту собирается привязать челнок своей жизни моя подруга!

Раввин задумчиво положил себе в рот еще один ломтик селедки.

– Челнок жизни… Как это поэтично. Привязать челнок жизни.

* * *

Спустя пятьдесят с лишним лет моя мать, в девичестве Лили Райх, которую я расспрашивал, а помнит ли она тот момент, самый первый, когда она решила ответить на письмо моего отца, долго перебирала в памяти давно похороненные воспоминания.

– В какой точно момент, я не помню. Ты знаешь, когда в сентябре меня перевезли на скорой из Смоландсстенара в Экшё и я вторую неделю лежала прикованная к постели, неожиданно я увидела над своей кроватью Шару и Юдит Гольд. Они привезли из Смоландсстенара кое-что из моих вещей. В том числе и письмо твоего отца. Юдит Гольд сидела на краю кровати и уговаривала меня ответить этому несчастному парню. Ведь этот бедняга, больной журналист из Дебрецена, поди, очень надеется. Потом Шара и Юдит Гольд ушли, а я продолжала лежать. Мне было запрещено даже выходить по нужде. Лежала, скучала, письмо валялось перед глазами. А дня через два или три я попросила у медсестер бумагу и карандаш.

* * *

В июне 1946 года Лили и моего отца, вместе с другими пожелавшими вернуться на родину венграми, определили во второй по порядку транспорт. Из Стокгольма на самолете их доставили в Прагу и в тот же день посадили на поезд, отправлявшийся в Будапешт.

Взявшись за руки, они сидели в душном, наби-том людьми купе. Когда уже миновали границу, мой отец с виноватой улыбкой поднялся и выбрался в крошечный и невообразимо грязный клозет. Он запер за собой дверь. Термометр в изящном металлическом футлярчике по-прежнему был при нем. Поезд медленно, мотаясь из стороны в сторону, катил по только что восстановленному пути. Мой отец сунул градусник в рот, зажмурился и ухватился за ручку двери. Под стук колес он начал считать до ста тридцати. Досчитав до девяноста семи, он открыл глаза.

Из разбитого, сколотого по краям зеркала на него смотрел исхудалый небритый очкарик, с торчащим изо рта градусником, в не по росту большом пиджаке. Он приблизился к отражению. И что же, теперь он всегда будет видеть эту рожу? Этого типа с испуганными глазами, навеки прикованного к термометру?

И он принял решение. Выхватив градусник изо рта и даже не посмотрев, до какого деления дополз ртутный столбик, он швырнул его в унитаз. Потом бросил следом футлярчик и дважды, решительно и со злостью, нажал на спуск.

В этот июньский вечер, в девять часов, на вокзале собралась огромная толпа, что было удивительно, потому что поезд следовал вне расписания и о его прибытии не сообщали по радио. Новость распространялась из уст в уста. Мамочка, например, то есть мать Лили, случайно услышала ее в 6‑м трамвае, в час пик, когда какая-то тетка в платке кому-то кричала о ней через весь вагон. В этом поезде после девятнадцатимесячного отсутствия возвращалась домой ее дочь.