Предрассветные призраки пустыни

Вскоре в Центральные Каракумы вернулся из-за границы Джунаид-хан. Несмотря на его открытую враждебность, вооруженное выступление, советская власть пошла на гуманный шаг — предложила мир. В 1925 году 1-й съезд Советов Туркменской ССР даже амнистировал Джунаид-хана, его нукеров, предложил сложить оружие, перейти на оседлый образ жизни, заняться мирным трудом.

Однако хан не унимался, тайно сколачивал разрозненные басмаческие силы, обманом вовлекал в свои отряды забитых дайхан, кочевников, вербовал среди туркменских феодалов и баев своих единомышленников, вооружался английским оружием и втайне готовил новый мятеж против Советов. Джунаид-хан, используя теперь свое легальное положение, установил связь с крупными басмаческими главарями Хорезма — Ягшы Гельды, Гулям Али и Вияз Бакши, имевшими под ружьем внушительную силу, почти две тысячи вооруженных всадников.

Осенью 1926 года в долине Амударьи, в Каракумах, стали активно действовать летучие басмаческие отряды — разбойное джунаидовское воинство, державшее в тайне имя своего вдохновителя. Джунаид-хану выступать открыто пока было не с руки. Недавно он устами имама Ханоу на Туркменском съезде Советов просил о помиловании, клялся, что не поднимет руки на власть Советов, не покусится больше на советских людей. То были лишь лживые слова.

В Мервском оазисе появились шайки Кидар Эрсари и Уде Сердара, нападавшие на товарные поезда, станционные поселки, грабившие рабочих, дайхан, угонявшие верблюдов, овец, лошадей. В окрестности Ашхабада совершала из-за кордона грабительские вылазки банда Дурды Клыча. На юге и востоке республики бесчинствовали перешедшие границу басмаческие шайки Аннамурада Сердара, Чары Курука, Довлет Сердара.

Краснокавалерийские полки молодой Туркменской республики, чекистские отряды громили в жарких схватках банды иностранных наймитов. На борьбу с классовым врагом поднимались сами дайхане, молодой рабочий класс Туркменистана. Под руководством коммунистов они создавали милицию, добровольческие отряды самообороны.

Таял, редел разбойничий стан, раздираемый и межплеменной враждой, и алчностью родовых вождей. Одни басмачи удирали за кордон, другие сдавались добровольческим отрядам и возвращались к мирной жизни, а третьи, забитые и запуганные баями, духовенством, главарями шаек, метались в поисках выхода из басмаческого ада. На неграмотных и темных скотоводов-кочевников, находившихся под влиянием феодально-племенной знати и духовенства, на жителей глухих районов делал ставку Джунаид-хан, развернувший свою деятельность. Каракумский лис знал, что местные организации замешкались с советизацией, влияние советских органов на дальние кочевья, особенно на север республики было пока незначительным.

…Ушедшие из аула в басмаческий отряд Курре и его повзрослевший сын Нуры, обласканные ханской милостью, мотались от колодца к колодцу, от урочища к урочищу, то удирая от погони, то выслеживая добычу. Канули в былое лихие набеги, да и сотни ханских всадников поредели.

Топчется басмаческий разъезд у околицы аула, а сунуться туда духу не хватает. Из-за стожков, глиняных дувалов, арыков, завалов камня и сырцового кирпича смотрят на незваных гостей стволы охотничьих берданок, винтовок и дедовских самодельных ружей. Кажется, вокруг тихо… Этой-то грозной тишины, ощетинившейся отпором и решимостью, не выдерживали басмачи, заворачивали коней, скакали во весь опор в пустыню, подальше от жилья, подальше от людей, которых словно подменили.

В которой раз возвращался Курре из набегов на аулы и караваны не солоно хлебавши, по дороге вымещал злость на своем коне. Жеребец всхрипывал, чувствуя настроение хозяина, сбивался с ноги, а его вновь и вновь жгла семижильная камча, оставляя кровавые полосы на мокром вздрагивающем крупе. Не в шутку горевал Курре: не удавалось ему разбоем скопить на черный день. Где что и попадало в руки, так разве добро утаишь от тысячеглазого Джунаид-хана и его жадных сотников. Хоть бы толику золотишка раздобыть, и убежал бы Курре вместе с сыном из Каракумов, подался бы на берега Амударьи, где воды много, земли раздольные и ни одной душе неведомы его имя и дела. Вспоминал Курре в такие горькие минуты вещие слова Тагана, который однажды сказал: «Ловчишь ты, Курре, хитрость боком тебе обернется!..»

Зато сын бывшего дайханина — Нуры, вымахавший в крепкого, стройного детину, никогда не унывал. Как же! Теперь даже свирепые юзбаши-сотники подобострастно относились к нему — порученцу, личному телохранителю и фавориту самого Джунаид-хана. Увешанный английским винчестером, наганом, кривой разбойничьей саблей, на резвом иноходце Нуры Курреев носился от сотни к сотне, от юрты к юрте, передавая устные распоряжения, письменные указы.

Любил Нуры взирать, как цепенели люди, завидев его, как магически действовали передаваемые им ханские распоряжения: бледнели аксакалы, сломя голову бросались исполнять ханскую волю жестокосердные юзбаши. В тот миг казалось юному Нуры, что это перед ним трепещут, это по его повелению сбиваются с ног вожаки сотен.