Предрассветные призраки пустыни

Вернувшись в Ашхабад, Ашир побывал в ЦК партии, рассказал о событиях в Конгуре и опять поселился в своем общежитии. Ему предложили работать в первом национальном театре туркменской столицы. Но в эти же дни о сыне Тагана вспомнил и Иван Касьянов. «Остаться в артистах, чему он отдал годы учебы, или надеть солдатскую шинель?» «Нам нужны артисты, — подмигнул при встрече Касьянов, — будешь разведчиком». «Мы не отпустим Ашира, — возражали руководители театральной студии, — он прирожденный артист, талантливый…» Несколько дней Ашир колебался, выбирая свой жизненный путь. Верх взяла память об отце, погибшем от пули басмача Хырслана. Пока с бандами Джунаид-хана не покончено, надо брать в руки винтовку или саблю…

Ашира зачислили в отцовский эскадрон, которым командовал теперь Сергей Щербаков. Начались ученья, затем рейды к дальним колодцам. И сын Тагана впервые по-настоящему испытал жажду в песках, ночные осенние ветры, пронизывающие насквозь, вдохнул соленую степную пыль, разъедающую глаза и кожу. В одном походе отряд попал в басмаческую засаду, в перестрелке был ранен командир взвода Алексей Сушко, луганский слесарь, душевный человек, полюбивший Ашира за добрый нрав и мужественное поведение. Басмачам удалось захватить раненого краскома. Отступая, они в глухом урочище мучили его, отрубили уши, нос, вырезали на спине и груди звезды. Вместе с командиром взвода бандиты замучили красноармейцев Курбанова, Ибрагимова, Снежко и Прозанова. Это было первое большое испытание для молодого солдата. Аширу не хотелось верить, что ребята, с которыми он еще вчера пел веселые песни, ел из одного котелка, похоронены в братской могиле.

В ушах Ашира еще звучал винтовочный залп над свежим холмом, когда его вызвал Сергей Щербаков.

— Принимай взвод Сушко. Будешь командиром.

— Вы думаете, я справлюсь?

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцатый…

— И это мало?

— Не знаю, товарищ командир эскадрона.

— В Гражданскую мне было почти столько же. Я был комиссаром в партизанском отряде Аллаяра Курбанова. А это в тылу белых, за сотни верст от штаба, вокруг — враг… Не возражай, брат мой… Сложнее было, выдюжили. А тут вокруг все свои, командование под боком. Будет трудно — поможем, не знаешь — научим.

Сергей Щербаков сказал эти слова по-туркменски и улыбнулся. Сын местного поселенца, пограничного фельдшера, выросший в горах Копетдага, среди отважного туркменского племени геркезцев, подаривших миру великого поэта и бесстрашного воина Махтумкули, этот русский парень, прозванный в народе туркменским именем Довлетгельды — «Государство пришло», — блестяще владел туркменским языком.

Щербаков неожиданно спросил:

— Ты сколько служишь, Ашир?

— Шестой месяц…

— Считай, шестой год! У нас месяц равен году. Верю, что сын краскома, моего друга Тагана, сумеет командовать взводом. И комиссар Розенфельд согласен. Идем, красноармейцы ждут тебя, своего командира!

Была поздняя осень 1925 года. Ашир Таганов стал командиром взвода в кавалерийском эскадроне ОГПУ.

Минуло три месяца, как Ашира назначили командиром взвода. Однажды утром Сергей Щербаков дал ему адрес конспиративной квартиры ОГПУ, расположенной в тихом переулке города.

Ашир легко отыскал особняк. В небольшом домике из двух комнат с белыми ситцевыми занавесями, столом, покрытым украинской расшитой скатертью, сидели в штатском Касьянов, Розенфельд и еще один коренастый туркмен, лицо которого Аширу показалось знакомым. «Где же я его видел?»

— Я не опоздал? — спросил Таганов, поздоровавшись с собравшимися.

— Ты сама точность, — Розенфельд улыбнулся знакомой и такой родной улыбкой. В тот миг он чем-то напомнил Аширу отца. — По тебе часы можно сверять…

«Как бы я жил без друзей отца? Касьянова, Щербакова, Розенфельда… Без них жизнь была бы тусклой», — подумал Ашир, и какая-то теплая волна залила его грудь. Но юноша вдруг осознал, что его неспроста вызвали сюда, немногословный комэск наедине подготавливал его к встрече с этими занятыми людьми.

— Садись, Ашир, — Касьянов глазами показал на свободную табуретку, стоявшую с ним рядом. — На здоровье не жалуешься?

— Да разве я старый? — Ашир смеющимися глазами взглянул на Розенфельда.

— Ты что, Ашир, на меня смотришь? — пошутил Розенфельд. — Хочешь сказать, что я старый?!

— Как у тебя дома? — Касьянов притушил улыбку на лице. — Здоровы ли мать, сестренка? Помогаешь им?

Ашир молча пожал плечами, выразительно вскинул брови — дескать, как же иначе?

— Дело к тебе серьезное, — продолжал Касьянов. — Решили мы тут, что с ним лучше тебя никто не справится… Метко стрелять, лихо клинком рубить ты умеешь, но не это главное.

Таганов всем существом своим вдруг почувствовал, что все пережитое: детство, опаленное пожарищем родного кочевья, театральная студия, комсомольские вылазки в Каракумы, боевые операции в рядах чекистского эскадрона — все было подготовкой к какому-то важному делу. Таким ему показалось предстоящее, то, что собирались поручить его наставники, старшие товарищи по партии.

— Ты знаешь Нуры Курреева и Черкеза Аманлиева? — спросил Касьянов.