Предшественники Шекспира

Кажется ничто такъ не чуждо духу драматическаго творчества, какъ область аллегорій и абстрактныхъ понятій, повидимому исключающая вмст съ индивидуальнымъ элементомъ и всякое наблюденіе надъ жизнью и людьми. Разсматриваемая съ эстетической точки зрнія, моралите настолько ниже мистеріи, на сколько вообще абстрактное въ сфер искусства ниже конкретнаго; въ одномъ отношеніи моралите представляютъ несомннный шагъ впередъ: он гораздо подвижне мистерій, въ нихъ лежитъ возможность развитія, ибо ихъ дйствіе вращается не въ заколдованной сфер религіи, гд все заране предопредлено свыше, но въ кругу человческихъ интересовъ. Добрые инстинкты и дурныя страсти, добродтели и пороки, выводимые въ моралите не смотря на свою абстрактность, были ближе къ зрителямъ, нежели идеальные образы Ветхаго и Новаго завта, потому что эти добродтели и пороки ежедневно играли роль въ ихъ обыденной жизни, были мотивами ихъ собственныхъ дйствій. Сочинитель мистерій былъ скованъ возвышеннымъ значеніемъ своего сюжета; ему не только дано было напередъ содержаніе пьесы и вс ея главныя положенія, но даже отчасти и самыя рчи дйствующихъ лицъ; и если онъ иногда, въ угоду желающей повеселиться публик, позволялъ себ оживлять монотонный характеръ сюжета вставкой сценъ изъ народнаго быта или комическимъ освщеніемъ нкоторыхъ характеровъ (напр. Ноя, Іосифа и др.), то эти licentia poetica играли роль вставокъ и эпизодовъ и не имли никакого вліянія на ходъ дйствія. Совершенно въ другомъ положеніи находился сочинитель моралите: онъ черпалъ содержаніе своихъ пьесъ изъ свтскихъ источниковъ — изъ сборниковъ средневковыхъ повстей, извстныхъ подъ именемъ Gesta Romanorum, Legenda Aurea и др. или же изъ Disputoisons труверовъ, гд аллегорическая драма является въ зачаточной форм діалога между двумя отвлеченными понятіями. Это былъ матеріалъ житейскій, къ которому можно было относиться свободно, извлекая изъ него нравственныя истины и поученія на пользу людямъ. Оттого, не смотря на свою символическую форму, моралите постоянно имютъ въ виду человческую жизнь и ея разнообразныя отношенія. Эта характеристическая черта моралите выступаетъ уже довольно ярко въ пьес, содержаніе которой сейчасъ изложено нами. Съ перваго взгляда кажется, что Родъ Человческій (Humanum Genus) есть лицо пассивное, поперемнная добыча то темныхъ, то свтлыхъ силъ, борющихся между собою за право обладанія имъ, но, если всмотрться глубже, нельзя не замтить, что идея моралите осуществляется на почв свободы и самоопредленіе человческой личности. Судьба человчества ршается его собственнымъ свободнымъ выборомъ. Въ юности оно само отдается во власть злаго начала и кружится въ вихр наслажденій, но когда улеглись страсти, пробудилось сознаніе даромъ потраченной жизни, громче заговорила Совсть — и Раскаяніе приводитъ его на путь истинный. Долгое время оно борется противъ новыхъ искушеній, но съ наступленіемъ старости энергія души слабетъ, и имъ уже овладваетъ не страсть, не жгучая жажда наслажденій, а гадкая старческая страстишка — Скупость, отъ которой его избавляетъ только смерть. Исключивъ изъ нашей пьесы эпилогъ въ религіозномъ смысл, заимственный у Германа или Лангтона, и славословіе Богу, навянное мистеріями, мы получимъ глубоко-поучительную, полную психологическаго интереса, внутреннюю драму, ежедневно разыгрывающуюся и теперь въ сред человчества. Авторъ ставитъ своего абстрактнаго героя въ различныя положенія, чтобъ выказать со всхъ сторонъ его шаткій, колеблющійся характеръ, и если долговременное пребываніе въ сфер отвлеченныхъ обобщеній, не позволяетъ автору сразу возвыситься до созданія живыхъ личностей, во всякомъ случа для его творчества возможенъ поворотъ къ реальному, не закрытъ путь къ наблюденію надъ жизнью.