Предшественница

Эти слова, такие ничтожные и мелкие, повисают в воздухе. Краем глаза я вижу лицо инспектора Кларка. На нем написана целая библиотека чувств. Презрение. Жалость. И гнев – гнев, вызванный тем, что он позволил себе быть обманутым мной, что я злоупотребила его желанием защитить меня, громоздя одну ложь на другую.

Снова долгая тишина. Патриция Шептон бросает взгляд на старшего суперинтенданта Робертсона. Это явно условный знак, потому что тот спрашивает: Эмма, у вас есть адвокат?

Я качаю головой. Есть юрист, составивший дополнение к договору, когда съезжал Саймон, но я не думаю, что в этой ситуации от него будет много пользы.

Эмма, я помещаю вас под арест. Это означает, что вам будет предоставлен дежурный адвокат – когда вас будут допрашивать. Я смотрю на него. Что вы хотите сказать?

Мы очень серьезно относимся к делам об изнасиловании. То есть исходим из того, что каждая женщина, утверждающая, что ее изнасиловали, говорит правду. Аналогичным образом, мы не менее серьезно относимся к ложным обвинениям в изнасиловании. На основании того, что мы здесь услышали, мы можем обвинить вас в трате времени полиции и попытке воспрепятствовать правосудию.

Вы меня арестовываете? спрашиваю я, не веря ушам. А как же Нельсон? Он ведь преступник.

Обвинения против Деона Нельсона придется снять, говорит Патрисия Шептон. Все. Ваши показания полностью дискредитированы.

Но он меня обокрал. С этим-то никто не спорит, правда?

Вообще-то спорит, говорит Робертсон. Деон Нельсон утверждает, что купил телефоны у кого-то в пабе. Мы можем ему не верить, но с точки зрения улик нет ничего, что связывало бы его с вами.

Вы же не думаете… начинаю я.

Эмма Мэтьюз, вы арестованы по подозрению в попытке воспрепятствовать правосудию и трате времени полиции, нарушив тем самым закон «Об отправлении правосудия по уголовным делам» от 1967 года, статья пятая пункт второй. Вы имеете право хранить молчание, однако если вы умолчите о чем-то на допросе и позже заявите об этом на суде, то это может повредить вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вам все ясно?

Я не могу говорить.

Эмма, нужно, чтобы вы ответили. Вы понимаете суть предъявленных вам обвинений?

Да, шепчу я.

После наступает оцепенение; я словно попала в зазеркалье. Внезапно я уже не жертва, с которой нужно обращаться с нежностью и сочувствием и которой нужно подносить кофе. Внезапно я совсем в другой части отделения, где лампы забраны металлическими решетками, а полы воняют блевотиной и хлоркой. Дежурный сержант, глядя на меня сверху вниз с возвышения за столом, зачитывает мне права. Я опустошаю карманы. Мне выдают экземпляр «Норм и правил»[9] и сообщают, что если я пробуду здесь до ужина, то меня накормят. У меня забирают обувь и отводят в камеру. Там есть приделанная к стене койка и короткая полка на противоположной стороне. Стены белые, ковролин серый, свет рассеян решеткой. Мне приходит в голову, что Эдварду бы здесь понравилось, но, разумеется, это не так – тут все грязное, вонючее, неудобное и дешевое.

Дежурного адвоката я жду три часа. В какой-то момент мне приносят копию обвинительного акта. На бумаге все это кажется еще мрачнее, чем звучало наверху.

Я пытаюсь не думать о выражении на лице инспектора Кларка, когда я выходила. Гнев ушел, осталось только отвращение. Он мне поверил, а я его подвела.

Наконец приводят толстого молодого человека с гелем в волосах и здоровенным виндзорским узлом на галстуке. Он встает на пороге и пожимает мне руку, удерживая кипу бумаг.

Э-э… Грэм Китинг, говорит он. Боюсь, что все комнаты для общения с адвокатами заняты. Придется поговорить здесь.

Мы садимся рядом на жесткую койку, словно двое застенчивых студентов, не знающих, как приступить к делу, и адвокат просит меня рассказать о том, что случилось. Даже мне самой объяснения кажутся неубедительными.

Что со мной будет? спрашиваю я, закончив.

Все зависит от того, на чем сосредоточится обвинение: на трате времени полиции или на попытке воспрепятствовать правосудию, говорит он. Если на первом и если вы признаете вину, то вас могут приговорить к общественным работам или к условному сроку. Если на втором… ну, приговор, который может назначить судья, ничем не ограничивается. Предел – пожизненный срок. Разумеется, это только для особо тяжких случаев. Но должен вас предупредить, к этому преступлению судьи обычно относятся серьезно.

Я снова начинаю плакать. Грэм лезет в портфель и находит пачку салфеток. Это напоминает мне о Кэрол, а следом я думаю о другой проблеме.

Они ведь не смогут допросить моего терапевта, правда? спрашиваю я.

О каком терапевте речь?

После ограбления я стала ходить к психотерапевту. Мне ее в полиции рекомендовали.

И вы рассказали терапевту правду?

Нет, жалобно говорю я.

Понятно, говорит он, хотя он определенно сбит с толку. Ну, если мы не будем говорить о вашем душевном состоянии, то у них не будет причин к ней обращаться.