Предсказание

Он объяснил, что неполадки с сердцем, долго не могли поставить точный диагноз. Теперь предстоит операция.

– Где будут оперировать? – спросила она.

Он ответил коротко, формально и сразу же переключился на эксперимент, который не удался, стал длинно рассказывать о какой-то заявке на изобретение. Он нес околесицу, лишь бы улизнуть от расспросов.

– Если у тебя так напряженно сейчас, – предложила она, – поручи что-нибудь мне. Я могла бы ездить к Любе раза два в неделю.

– Ты? – удивился он. – Еще не хватало!

– А что, не гожусь?

– Годишься, – бодро заторопился он. – Но ты сама перегружена, у тебя и без нас всего хватает.

Ее больно задело это «нас», мгновенно отделившее его с дочерью от нее, но Катя сдержалась.

– Тебе бы с ролью вырулить, – бросил он, уже застегиваясь.

Она что-то резко возразила.

– Это ж нерентабельно. Там Люся, Старуха тоже. Они будут навещать. – Он все еще переминался у двери с ноги на ногу.

– Старухе за восемьдесят, – уже едва сдерживаясь, процедила Катя, взорвавшись этим канцелярским «нерентабельно». – Смерть племянницы ее вовсе подкосила. Тебе надо отвязаться от меня – не ищи предлога. В сущности, кто я тебе? Живешь, когда хочешь, уходишь, когда надоело. – Катины губы мстительно кривились, голос прерывался.

Митин пережидал. Он хорошо знал это внезапно вспыхивающее язвительное юродство на грани истерики, которое сменится глухим беспробудным отчуждением.

– Катя, – сказал он, глядя ей прямо в глаза, – у нас обоих тяжелая полоса. Надо справиться с этим. Попробуем помочь друг другу.

– Я тебе и предлагаю помощь.

– Спасибо. Но бывают ситуации, которые мы не можем решать вместе. Я не пытаюсь за тебя найти ключ к характеру Масловой. Это можешь только ты со своим дарованием…

– А я не могу заниматься тобой? – подхватила она. – Как только речь заходит о твоих поездках или о «чайниках», изобретающих вечный двигатель, или о дочери, ты убегаешь от разговора. Но что тогда мы можем делать вместе?

– Кое-что… – попробовал отшутиться он. – И еще многое другое.

– Ничего мы не можем, – с тоской сказала она.

– Катюша, ну, Катюша, – попытался он унять скандал, – для чего тебе вникать в этот кошмар с Любкой?

– Эх! – Она слабо улыбнулась. – Я уже не понимаю, что можно, что нельзя, я потеряла всякие ориентиры и общаюсь с тобой по какой-то ребусной схеме. А мне нужна твоя истинная жизнь, ничего больше.

– Да не так это! – уныло промямлил Митин. – Когда встает выбор между театром и мной, ты все равно выбираешь театр. И права. Такая у тебя профессия, такая судьба.

– Значит, театр, по-твоему, исключает естественные привязанности?

– Исключает, – согласился Митин. Он начал закладывать ей прядь волос за ухо одним и тем же однообразным неловким движением.

– Скажи, – быстро спросила она, высвобождаясь, – по-твоему, что-то мешает мне быть нормальной женщиной?

Митин поморщился.

– Отложим. Прошу тебя. – Серые помятые щеки пошли желваками, подбородок упрямо напрягся.

– Как знаешь! – закричала она запальчиво. – Больше я тоже ни с чем к тебе не обращусь! Я тоже буду чужая.

Он вернулся, сел на край тахты.

– Катька, – сказал он, – ты без меня пропадешь! Не будет ни актрисы, ничегошеньки вообще. Если тебе тошно, ты не успокоишься, пока другому не станет еще тошнее. Наверное, вампирство – главная составная твоего таланта. – Он сжал голову руками. – Ты поглощаешь энергию и нервы других, чтобы насытить ими Катюшу, Ирину, Веру, и без этого не можешь.

– Ну и что? Что из этого? – сжалась она под его ударами. – Чем это, Мотя, плохо тебе, чему это мешает?

– Не в этом дело… – Он замолчал. – Зачем мы это затеяли?

– Значит, ты даже объяснить не хочешь?

Он молчал, потом сказал спокойно, жестко:

– Ты не задумываешься, как часто мы не совпадаем из-за того, что ты в этот день приходишь в настроении Веры или Сони, у тебя «небо в алмазах», а на меня уже с утра наступает жестокая реальность, надо убеждать, пробивать, искать тех, кто заинтересуется, поможет внедрить важное, новое. В такие дни я не могу думать ни о чем другом. Понимаешь? За открытием стоит иногда человек, который ничего из благ не хочет. Живет на копейки, в конуре с протекающим потолком и рад, что не трогают, не мешают думать…

– Ладно, – сказала она, утирая слезы. – Суду все ясно. – Она встала, вынула из сумки пудреницу с зеркальцем, машинально подправила карандашом покрасневшие веки. – Мне, может, тоже нужен нормальный мужик, который бы встречал меня после спектакля, просыпался со мной в одной постели.

– А я?

Катя покачала головой: