Предсказание

– Да я по чем знаю, какое. На вкус так вода водой, Агасфер мне его в чаше такой старой принес, деревянной. Я еще подумала, Руфь мне питье приносила в кружке или стакане, а он в чаше.

– Как выглядела чаша?! – между сестрами буквально вклинился Сергей. – Деревянная чаша?

– Ну да, деревянная, круглая, совсем черная. Выглядит как орех или…

– А как он тебе сам объяснил, что ты пила?

– Ничего не объяснял. Когда он что-нибудь объяснял? Сказал, пей, я и выпила.

– А потом что?! – Сергей неожиданно перешел на крик. – Какое действие? Что ты почувствовала?

– Потом я вырубилась, – Лада вздохнула. – Боль прошла, я откинулась на подушки, расслабилась. Кайф. Столько времени боль да стихи, кровь, и снова стихи. Образы всякие, рыцари, дамы, крестовые походы, алхимики, вся история от распятья до наших дней, и все это через меня течет лавиной. И не говорить не могу. Замолчишь – так оно тебя словно изнутри разрывает. Стихи, проза, потом снова стихи, проза, потом стихи переходящие в прозу, потом проза, которую можно петь, точно стихи. Вот, например, послушай, она достала из кармана листок и выразительно начала читать:

Питер – пиитов град

Питер – пиитов град. Рифмопад в сияющую своими белостишьями призрачную ночь. Петербургскую ночь с ее обнаженными и полуобнаженными богинями в Летнем саду, с ее ступенями на спусках к воде, словно приглашающих продолжить свое знакомство с городом по его водным магистралям. По рекам с отражением все того же Питера.
Поэтического города, энергетического центра земли, месте силы пиитов.
Здесь они кормятся от сосцов Большой Медведицы, крестятся то Южным, то Северным Крестами, шепчут, ругаются, ворожат. Поэты заполняют этот город сверху донизу, шелестят страницами, скрипят перьями, щелкают на клавиатурах компьютеров.
Поэты любят этот город, и город любит свих поэтов. Не материнской всепобеждающей, всепрощающей любовью и нежностью, а так, как может любить ревнивый, закомплексованный невротик. – Лада усмехнулась, покосившись на притихшего в дверях Питера, – а так как может любить ревнивый, закомплексованный невротик, желающий чтобы предмет его воздыханий – поэт – принадлежал единственно ему. Чтобы сопереживал, вникал и поклонялся этому извергу – городу, построенному вопреки логике и здравому смыслу, а основываясь единственно только на поэтических видениях, мистических откровениях, на снах, бреде. Да по причине, чтобы было красиво…
Это Блок его заколдовал белыми ночами, это Достоевский припечатал непонятными страхами, клаустрофобией доходных домов, сквозными ранами переулков. Это Гоголь наложил на него заклятье любви и восторга, и Геннадий Алексеев показал лазейки, сквозь которые можно вдруг скользнуть в прошлое, где ждет тебя любовь единственная.
Питер – пиитов град, со всеми своими статуями, песнями и спешащими куда-то прототипами будущих, еще не воплощенных, не сотворенных в этом мире героев.
Питер – болезнь моя, мечта, надежда и отрада.

– Лада. Любовь моя единственная, – Питер обнял Ладу, оторвав ее от земли и закружив по комнате.

Значит, старая чаша? Древняя? – Сергей встряхнул Ладу за плечи, отрывая ее от любимого.

– Полно тебе, оставь ее! – Шлиман схватил Сергея за руки и оттащил в сторону. – Она-то здесь при чем? Ей дали, она выпила. Какие претензии?