Предсказание прошлого

Милый брат!

Мне жаль, что ты снова высказываешь недоверие. Можешь вернуться когда угодно, и я заплачу тебе свой долг тем способом, о котором мы договорились во время твоего последнего приезда на родину, то есть выплачу половину нынешней продажной цены виллы. Я не скрываю, что не считаю разумным продавать недвижимость, цена которой с каждым годом растет, поэтому рад, что ты не торопишься с возвращением. К этому моменту дети, вероятно, решат свои проблемы с жильем, а мы вернемся к тому, о чем договорились, когда перед своим отъездом ты мне доверил земельный участок и золото. Тогда это выглядело как бескорыстный жест – ты уезжал с пустым карманом. Но я-то был владельцем участка только на бумаге, а за золото я и моя семья во время войны могли поплатиться жизнью. И ты не должен быть на меня в обиде, что когда в конце концов я начал строиться, то не подумал о квартире для искателя приключений, который бог знает где ведет веселую жизнь, в то время когда я до изнеможения работаю и надрываюсь. К тому же я тогда считал, что сумею когда-нибудь выплатить тебе весь долг целиком без затруднений. И не моя вина, что сегодня это невозможно.

Надеюсь, этого письма будет достаточно как расписки. Как ты хотел, дети тоже поставили свои подписи.

Прага 14. 10. 1965

Антонин Эзехиаш

Олдржих Эзехиаш

Гана Эзехиашова

Она дочитала письмо, но головы не поднимала, рука ее опустилась.

– Какое жестокое разочарование вы пережили, когда отец позвал вас подписать это. Вилла была последним, что оставалось у вашей семьи. Вы росли в условиях, которые удавалось сохранить, пока был жив ваш отец. Через несколько месяцев после визита брата – в шестьдесят пятом году, – отправив ему это письмо, ваш отец умер. А вы вышли замуж за Томаша.

– Да. – Она подняла на меня темные, как лужицы жидкого асфальта, глаза. – Я тогда была глупой восемнадцатилетней девчонкой. Я любила его.

– Вы никогда его не любили, – возразил я. – Вы любили только беззаботную жизнь богачей, успев к ней привыкнуть. И такую жизнь обеспечили бы вам картины, которые вы пытались нелегально переправить через границу. Когда картины для вас были потеряны, Томаш стал лишней обузой. Правду вы говорили тогда, когда рассказывали мне, как прозябали все эти годы: жена эпилептика, вынужденная жить под одной крышей с эгоистичной матерью и наглым, распущенным братом… Но худшее ожидало вас впереди. Возвращение дядюшки Луиса…

– Замолчите! – истерически выкрикнула она. – Вы не знаете, о чем говорите! Как раз наоборот! Дядино возвращение все разрешило. Дядя был на моей стороне, он знал, что Ольда – головорез. Дядя собирался этот долг передать мне, а взамен взять виллу в Боровце. Если б Ольда не завладел письмом, дядя мог бы еще жить!

– Вот-вот. Теперь вы сказали правду.

– И всегда говорила вам правду. Не могла же я сказать все – это ведь мой брат! Он человек испорченный, ужасный, я его ненавижу, но приходится думать и о матери. Она всегда любила его больше, чем меня. Она умерла бы, если б узнала, что…

Ганка зажала рот ладонью, письмо упало на землю.

– Что с ним? – просипела она. – Убежал… голову потерял от страха… уже два дня вел себя как невменяемый… Вы думаете, он с отчаяния мог что-то натворить? – И, повернувшись ко мне, наступила на конверт, втоптав его в мокрую глину.

– Разрешите, – попросил я. Наклонившись, вытащил бумагу из-под ее туфельки. – Жаль, если это пропадет. Может понадобиться поручику Павровскому.

Ганка глядела на меня остекленевшими глазами.

– Нет! – Кинувшись ко мне, она схватила меня за руки. – Вы этого не сделаете! Не вмешивайтесь, оставьте все как есть! Прошу вас! Я отдам вам все, что хотите… – Она дрожала всем телом, ногти ее, как шипы, впились мне в кожу.