Представление о двадцатом веке

Эта искренность не производила на Амалию никакого впечатления. Никогда так и не стало ясно, почему она сохраняла дистанцию между ними, но на его искренность она не откликнулась. Может быть, она вообще не заметила ее, может быть, она понимала, что любовь Карла Лаурица разгорается, когда между ними есть расстояние, а вовсе не тогда, когда его нет, а может быть, дело было и в том, и в другом. Как бы то ни было, она не пускала его в свои с Карстеном отношения, и поэтому позднее в памяти у нее остались лишь фрагменты того, что он когда-то ей говорил. Вот почему она мало что могла рассказать. И тем не менее эта его наполовину или на три четверти искренность, о которой я узнал через третьи или четвертые руки, — важное основание для моего рассказа о детстве Карла Лаурица в Темном холме, а также о его делах после отправки четвертой партии инвалидов — это, несомненно, был его последний поход в индустрию развлечений.

Тем же летом он открыл в центре города две галереи, и, благодаря его откровенности с Амалией, мы теперь знаем, откуда у него все его картины. В каком-то смысле Карл Лауриц в эти годы снова стал промышленником. В большом гараже он оборудовал ателье, где стали работать шестеро художников. Неизвестно, откуда взялись эти люди и кем они были. Картины они подписывали псевдонимами, и мне не удалось найти никаких свидетельств того, что Карл Лауриц встречался с ними до того лета, но нас уже не должно удивлять отсутствие информации, с Карлом Лаурицем иначе не бывает, мы с этим сталкиваемся каждый раз. Характерно, что все шестеро были настоящие профессионалы, впрочем, как и все те, кто когда-либо работал у Карла Лаурица. За короткое время, благодаря безошибочной интуиции, он нашел шестерых мастеров, и при этом для своих современников они не существовали. Все они были художниками, неизлечимо и безнадежно влюбленными в девятнадцатый век. Когда Карл Лауриц принимал их на работу, они были бледными, изможденными молодыми людьми в потрепанных сюртуках, и они думали, рисовали и голодали, как романтики золотого века датской живописи. Карл Лауриц взял их под свою опеку. Он обеспечил их красками, полотнами, трехразовым питанием и постоянной зарплатой. За это они должны были — в гараже, в котором еще не выветрился запах машинного масла и кожаной обивки сидений, — рисовать обнаженную натуру. За неопределенное время через гараж Карла Лаурица прошла целая вереница хорошо сложенных молодых мужчин и женщин, которых его штатные живописцы запечатлели на огромных полотнах. Эти картины призваны были удовлетворить потребности в искусстве нуворишей, не знавших других картин, кроме дешевых эстампов с религиозными сюжетами, которые они в детстве видели у своих родителей на обороте крышек сундуков с приданым. Теперь, оказавшись в огромных квартирах Озерной площади или в поместьях Шарлоттенлунда, они испытывали иррациональный страх перед голыми стенами. Карл Лауриц понял, что требуется этим людям. Он говорил Амалии, что им необходимо самое элементарное, а именно чувство защищенности и уверенность в том, что есть в мире нечто, пусть малое, но все же вечное, и это вечное им могут дать картины, главное, чтобы они не были такими, как рисуют в наши дни, чтобы на них не было разбрызганных мозгов и рушащегося мира. Художники Карла Лаурица рисовали теплую и сочную действительность и хорошо знакомые сюжеты, а именно обнаженных женщин в будуарах, турецких банях, на берегах прудов или в мифологических сценах. От живописи предыдущего столетия их отличала точность прорисовки деталей, так, например, волосы между ног были выписаны с удивительной тщательностью, и объясняется это тем, что Карл Лауриц особо на это указывал. Он сам отбирал моделей и сам составлял натюрморты в старом стиле, раскладывая на столах только что подстреленных фазанов и зайцев с потухшим взглядом рядом с дорогим фарфором и небрежно брошенными винтовками Маузера новейшей модификации — композиции, которые мастерски объединяли вневременной дух богатого поместья, в каком вырос сам Карл Лауриц, с последним словом современной техники.