Представление о двадцатом веке

Когда Кристофер отправился их развозить, он впервые, с каким-то отстраненным удивлением, заметил скопление людей, которые, пошатываясь, топтались у дверей кафе или сидели на ступеньках или лежали на тротуаре, замерзая насмерть, и казалось, они тысячу лет не сходили со своего места, и стояли, сидели или лежали, наблюдая за тем, как ходит ходуном город. Дома, перед которыми Кристофер останавливался, чтобы опустить в ящик газету, на глазах у него превращались в обмазанные глиной и крытые соломой лачуги, затем в деревянные хибары, а случалось, что на их месте возникало пепелище, которое оборачивалось кладбищем или заросшим садом позади дома из какого-то далекого будущего. Прохожие видели, как повозка Кристофера вдруг становится одним из автомобилей Старой Дамы, а потом экипажем, и, в конце концов, опять приобретает свой прежний вид. Кристофер между тем развозил газету, в которой, по слухам, были напечатаны песенки и написанные им самим детские стишки, потому что так предсказывало завещание, и бросал ее в почтовые ящики, откуда ее никто так никогда и не достал. Горожане заперлись в своих домах и сквозь закрытые окна наблюдали, как меняется все вокруг, как вместо улиц появляются разъезженные колеи, затем грязные лужи, а потом потоки воды захлестывают ступеньки их домов, но вот вода отступает, и на ее месте возникает тропинка, обрамленная ежевичными кустами с пожухлыми листьями, кустами, выросшими под залитыми водой почтовыми ящиками, где так и осталась лежать никем не прочитанная газета Кристофера. Когда даже звук церковных колоколов начал затихать, потому что церкви стали превращаться в соборы, на смену которым пришли деревянные сараи, вскоре тоже исчезнувшие, спустилась ночь, и когда заснули все, кроме Кристофера и его дочерей, которые спешно готовили следующий номер, пошел снег. Он падал тихо, медленно, снежинки были плоские и такие крупные, что складывались слоями одна на другую, но при этом такие легкие, что взлетали облаком вокруг Кристофера, лошади и трех девочек, развозящих газеты по спящему городу, и снег этот был предвестником конца.

Никто не знает, сколько длилась ночь, да и была ли у нее вообще какая-то длительность, но, когда жители города проснулись, уже рассвело, и на улицах раздавались гудки, от которых свежий снег взмывал облачками пыли, вбиравшими в себя солнце, освещающее вошедшие в город войска. Армию вызвали из-за неопределенности сложившейся ситуации и разноречивых слухов, а также потому, что в те времена кавалерия в Дании имела обыкновение появляться в самый нужный момент. Чтобы войти в город, полкам гусар, гвардейцев, егерскому лейб-гвардии полку, инженерным частям и службам снабжения потребовались целый день и целая ночь, и по истечении этого времени палатки, снаряжение, лошади и орудийные лафеты заполнили все улицы и площади, оставив жителям лишь узкие тропинки. По такой тропинке и шагал призванный в город генерал, насупившись от полного отсутствия понимания, а за ним по пятам семенили пастор Корнелиус, бургомистр, адвокат и доктор Малер, и пока эти пять человек медленно шествуют через город, время постепенно возвращается на свое место. Они проходят через бедные кварталы, мимо почты, потом направляются в гавань, где суда занесены белым-белым снегом, на фоне которого смуглые лица моряков-чужестранцев кажутся черными дырами, и повсюду на их пути люди опускают взгляд и на все вопросы дают уклончивые ответы. Ответы эти — то немногое, что останется после катастрофы и после того, как следы на снегу растают, а влага пропитает газету Кристофера, которая в почтовых ящиках превратится в сине-зеленую плесень.

Примерно в это время Кристофер, сидя в своем кабинете, смотрит прямо перед собой отсутствующим взглядом — для него разрозненные части времени тоже начинают собираться воедино, и для меня во всем происходящем есть что-то неумолимое, я тоже смотрю отсутствующим взглядом прямо перед собой, прислушиваясь к приближающимся шагам пятерых мужчин. Я тоже мечтаю пожить в хаотичной вселенной без времени, как это удалось Кристоферу, мне тоже хочется убежать от времени, но оно нагоняет всех нас, и меня тоже. И у меня нет никакой возможности подробно рассказывать о стихах Кристофера, в которых несомненно присутствует воля к жизни, — потому что шаги приближаются. Я могу лишь сказать, что на листке бумаги, что лежит перед ним на столе, написано:

Die Juristen sind bose Christen
Die Medizinen sind grosse Schwinen
Die Theologen sind værre end nogen[14]