Представление о двадцатом веке

Отец Рамзеса, Цезарь Йенсен, за время своей жизни приписал себе такое количество и преступлений, и добрых деяний, что его истинный образ теряется за тридцатью пятью преступлениями против короля и Королевского дома, семнадцатью посягательствами на свободу граждан, ста сорока четырьмя оскорблениями чести и достоинства, семнадцатью убийствами, пятьюстами нарушениями закона и общественного порядка, тысячей сорока четырьмя грабежами, разбоями и кражами. За все эти деяния он был осужден лишь в глубокой старости, когда, научившись, наконец, писать, сам отдал себя в руки правосудия, чтобы подобно великому вору и убийце Оле Колерёду, с которым ему довелось как-то раз оказаться в одной камере, нацарапать на тюремных стенах историю своей жизни, полную немыслимых преувеличений. Позже слой штукатурки с письменами был бережно снят со стен и доставлен в суд в качестве признаний обвиняемого, что на самом деле было излишне, ведь Цезарь Йенсен всю свою жизнь только и мечтал, как бы ему взять на себя такое рекордное количество преступлений. В итоге казнь пришлось отложить на пять лет — именно столько времени понадобилось суду, чтобы разобраться в заявленных случаях нарушения закона, за которые, как высказался один из судей, обвиняемого можно было бы казнить пятьсот раз. Когда перед казнью, на которой присутствовала тысяча заключенных, металлические скобы сомкнулись на его шее, он оглушительно расхохотался, и лишь Рамзесу, а может быть, еще и нам было понятно, что раз Цезарь Йенсен с таким высокомерием встречает смерть, то дело вовсе не в приписываемом ему мужестве, а в том, что ему вновь удалось всех обдурить.

Рамзес никогда не мог понять, что же на самом деле скрывалось за теми нелепыми выдумками, которыми его отец упорно наполнял свое жизнеописание, да и нам это вряд ли удастся. Истории его, как и его одеяние — узкие белые штаны, сапоги, ярко-красный, отороченный мехом, плотно облегающий сюртук и широкополая шляпа, казалось, были почерпнуты из какой-то дешевой книжонки о величайших преступниках мира. Всю жизнь Рамзес чувствовал полное несоответствие между созданным безудержной фантазией сочинителей образом его отца и знакомым ему с детства Цезарем Йенсеном — средней руки воришкой, который, повинуясь внезапному порыву, мог ни с того ни с сего ограбить Богом забытый хутор, где обитали какие-нибудь старики.

Но всему остальному миру рассказали, что Цезарь Йенсен олицетворяет собой романтическое представление о преступнике, что в его образе собрались воедино черты целой плеяды великих нарушителей закона. На протяжении столетий они плевали в лицо палачам и понукали шестерки лошадей, которым все равно не хватало сил, чтобы разорвать преступника на части. Даже после погребения они бросались землей из могил. И вот, наконец, был придуман такой персонаж, как Цезарь Йенсен. Всю жизнь, все время своих бесконечных скитаний Рамзесу приходилось слушать истории об отце — защитнике бедняков и грозе богачей, космополите, сподвижнике знаменитого Меомартино[16] и бесстрашного Рожи[17]. Однажды Рамзес осознал, что даже в судебных реестрах вынесенных приговоров о Цезаре Йенсене пишут с уважением, как о харизматичном воровском мессии, и что только он один, Рамзес, за противоречивыми историями о легендарном соблазнителе, одиноком религиозном мстителе, который каждое воскресенье в церкви омывает свои окровавленные руки потоком благочестивых слез и преподает в нескольких воскресных школах, видел отца таким, каким он на самом деле был — мелким циничным жуликом, признававшимся в убийствах других людей — реальных или вымышленных, — но никогда в собственных преступлениях на сексуальной почве. И если уж выбирать из его преступлений главное, то это когда он беззастенчиво и изощренно врал в суде, чтобы войти в историю как самый ужасный преступник своего века.