Представление о двадцатом веке

В последующие месяцы Адонис впервые в жизни ощутил хорошо знакомое всем датчанам желание: оказаться подальше от своего нынешнего местонахождения. Без всякого удовольствия выполнял он свои постоянно усложнявшиеся обязанности и постепенно худел, потому что терял аппетит, становясь каждый вечер свидетелем театральной любви и противоречивой морали в тех двух водевилях, которые прежде приносили ему радость, а теперь вызывали тошноту. Чувствовал он себя скверно, но все равно продолжал работать. Ответственность перед окружающими пересиливала желание все бросить и уехать, что свойственно многим людям, да и мне тоже. Если бы не чувство долга, у меня вряд ли хватило бы терпения следовать за гастролирующим театром по датской провинции до самого того дня, когда лихорадка, скорее всего, лишила бы Адониса последних сил, если бы под синим холстом, сразу же после взрыва парохода «Генриетта» на рейде Ливерпуля, он не почувствовал внезапного прикосновения ко лбу, после чего из тьмы перед ним возникло лицо Анны.

Непонятно, как Анне удалось найти Адониса. Когда опустился занавес и зажегся свет, Адонис увидел ее всю, покрытую бурой дорожной пылью, ее башмаки со стоптанными каблуками и младенца в платке, перекинутом через плечо. Она настолько обессилела, что не могла говорить, и тем не менее глаза ее светились ему навстречу пронзительным светом любви и силой воли, не терпящей возражений. Вот почему на следующий же день он попросил начальство выплатить ему жалованье. Чтобы не вызвать подозрений, он сообщил, что хочет отправить матери вышитые скатерти и открытки со сценами из спектаклей театра — все эти объяснения придумала Анна. Как только он получил деньги, они с Анной и ребенком сразу же сели в поезд и покинули город. Таким образом Адонис нарушил свои обязательства перед театром. У него самого на это вряд ли хватило бы смелости, но Анна понимала, что надо уезжать, потому что театр никогда не примет ее и никогда не позволит ей ездить вместе с Адонисом. Ее бы просто отослали домой: она была несовершеннолетней и к тому же они не были женаты, и последнее обстоятельство было серьезнее всего — многие из постановок театра именно от этого и предостерегали.

Адонис не хотел ее огорчать и поступил так, как хотела Анна, хотя он был растерян и переживал, ведь ему никогда прежде не приходила в голову мысль, что он сам может распоряжаться своей жизнью. Но, строго говоря, в принятии решения он не участвовал, это Анна решила, что они сядут в поезд, покинут Рудкёпинг, театр, детство, провинцию — и отправятся в Копенгаген.

В каком-то смысле город их ждал, и то, что «город их ждал», — это не просто красивая фраза, это еще и исторический факт: в каком-то смысле Копенгаген был их судьбой, но тогда ни Анна, ни Адонис этого еще не знали. Вначале на сам город беглецы вообще не обратили внимания. Выйдя из поезда посреди какого-то альпийского пейзажа из камня и металлических конструкций, они не испытали обычного для провинциалов потрясения. Все потому, что Адонис на самом деле не видел никого, кроме Анны, а Анна ничего вокруг не видела, кроме настоящей цели их путешествия, и именно к этой цели она и повела Адониса после того, как они прибыли на Центральный вокзал. Она никогда прежде не бывала в Копенгагене, но тем не менее без труда нашла дорогу к гавани и к продуваемой всеми ветрами набережной Лангелинье. Тут они остановились — двое детей, прижавшись друг к другу, с маленьким ребенком и практически без всякого багажа. Набережная Лангелинье занимает важное место в нашем повествовании, это набережная грез, и спроектировал ее брат Адониса Мельдаль. Лангелинье была задумана им как некий образ Дании: приветливая, величественная, украшенная памятниками, напоминающими о прошлом, и в то же время современная и устремленная в будущее. У каменного причала набережной стоял трансатлантический пароход «Фредерик VIII».

Анна с Адонисом оказались на причале за час до его отплытия, и до самого отхода стояли, разглядывая огромное судно, белая эмаль которого впитала в себя солнце других широт. За этот час они прочувствовали надежды целого континента — надежды на бревенчатые домики, золотые прииски и бескрайние просторы, где уже нашли пристанище множество других людей, которые, как и они, ошибались и нарушали закон. Анна стремилась сюда, потому что интуитивно понимала, что между ней и той молодостью, которой у нее никогда не было, должен пролегать хотя бы один океан. И если они все же так и не уехали, если они все-таки остались на набережной, когда величественное судно — сверкающее, гордое обещание свободы — отошло от причала, то это лишь потому, что Адонис остановил Анну.