Предстояние

Задремать ему не удалось. В наступающей темноте замелькали фары. Из открывшихся дверей подъехавшего совхозного автобуса вывалились вдребезги пьяные незнакомый майор и главный агроном.

– Ребятки! – заорал майор. – Мы вам парного молока привезли!

Они вместе с шофером выгрузили из салона автобуса молочный бидон, мешок с булками и пакет с алюминиевыми кружками. Ребята в нетерпении расхватали кружки и начали черпать угощение прямиком из бидона. Из-за стихийно организовавшейся давки они даже не обратили внимания на содержимое своих кружек до тех пор, пока Мамочкин не заорал:

– Это что за гадость?

Ребята удивленно разглядывали мутную жидкость в своих кружках. Безмятежное лицо майора омрачилось и он, повернувшись к агроному, прошипел:

– Петрович, ты что, охренел? Это же брага!

– Неужели? Ну бывает, ошибочка вышла, сейчас исправим, – заикаясь, пробормотал агроном и с помощью шофера вытащил другой бидон, а этот они поспешили убрать.

Сергей покачал головой, удивляясь бардаку, который творится в армии, и, качаясь, направился в автобус. Ребята последовали его примеру. Допивали молоко уже по дороге назад. Чучин сидел в обнимку с агрономом и опрокидывал кружку за кружкой в свою ненасытную утробу. Ребята были поражены его умению глушить такое количество спиртного и оставаться в здравии. Уже ничего не соображающий майор положил глаз на одну из цыганок, которые тоже увязались за ними, и выказывал ей знаки внимания, постоянно подливая в ее кружку мутную жидкость. Возвращались они к месту проживания поздней ночью под пьяные цыганские песни. Майор подхватывал эти песни, как настоящий цыганский барон.

Утром все чуть не задохнулись от едкого дыма, который быстро заполнил помещение. Вадик опять начудил, решив затопить дровяную печь, которую разжигать было запрещено из-за того, что вороны свили в трубе гнездо. Сергей надолго запомнил душераздирающий крик дневального:

– Хамелеон, сука, куда ты спрятался? Найду – грохну!

Вадика искали долго, но объявился он только вечером, когда все успокоились.

Дни пролетели незаметно. Возвращались курсанты в расположение части слегка притихшие и погрустневшие. Автомашина долго простояла на закрытом переезде, поэтому на обед они не успели. Узбек встретил их неласково. Первые его слова были обращены к Сергею:

– Воронцов, за мной!

В каптерке он без слов выдал ему парадную форму.

– Давай быстро к Крокодилу оформлять документы и в командировку!

– Что случилось? – с замиранием сердца спросил Сергей.

– Пробил час «Х»! Вечером за тобой машина приедет!

Сергей неуверенно вышел из каптерки, бросил парадку на свою койку и вышел из расположения взвода под удивленными взглядами ребят. Один Вадик пытался что-то сказать, но его одернул появившийся Фурсунов.

Крокодил был еще злее, чем Узбек. Сергей сразу подумал, что это не его день.

– Удивляюсь я тебе, Воронцов! Как ты ухитрился вляпаться в это дерьмо?

– Так получилось, – тихо ответил Сергей. – Видимо, судьба такая.

– Ну-ну! – промычал майор и сильным ударом поставил печать на командировочном удостоверении.

Только в казарме Сергей успокоился. Собрался с мыслями и решил, что ничего страшного не должно произойти. Ребята помалкивали насчет его командировки, запуганные Фурсуновым. Только Витька подошел и тихо спросил:

– Как дела? Уезжаешь? Узбек сказал, что, может, навсегда и запретил общаться с тобой. А я так надеялся, что ты мне поможешь.

От этих слов у Сергея сильнее сжалось сердце и помутнело в глазах, но он взял себя в руки и тихо ответил:

– Извини, Витек, так получилось, но я вернусь. Еще раз извини, но я сейчас хочу побыть один.

Витя нерешительно отошел от него, исподлобья бросая жалостливые взгляды, а Сергей полулежа откинулся на подушку, что было категорически запрещено делать до отбоя. Такое могли себе позволить только старослужащие, но ему уже было на все наплевать. Фурсунов, проходивший мимо, злобно зыркнул на него, но видя, что толку нет, махнул рукой на надоевшего курсанта и удалился, матом поливая дневального за беспорядок. Сергей прикрыл глаза, постарался достичь внутреннего покоя и вспомнил своих родителей.

Как сейчас не хватало добрых, поддерживающих слов матери. Хотелось просто излить душу, побыть в окружении родных людей. То, что раньше он считал ненужным или не первостепенным, теперь оказалось необходимым, как глоток свежего воздуха, без которого он задыхался. Подтверждались слова его преподавателя по начальной военной подготовке о том, что на службе у него обязательно произойдет переоценка ценностей. Ему внезапно стало жалко себя и, чтобы не мучить самого себя, он представил образ Оли. На душе сразу стало легче. Он вспомнил, что за эти две недели не написал ей ни одного письма, хотя обещал писать каждую неделю. Работа в совхозе выбила его из графика. Едва только сообразил это, решительно подскочил на кровати, открыл прикроватную тумбочку, достал письменные принадлежности и, не задумываясь, начал быстро писать.

«Милая, ненаглядная моя Олечка!