Предтеча

Лечить разучившийся, но не разучившийся говорить, старик бубнил, что его идея должна быть незамедлительно внедрена в душу и в сознание людей. Людей, мол, надо убедить — вот задача!.. Он говорил Коляне те самые слова, какие когда-то говорил ему Коляня. Это было как зеркальное отражение, и теперь Коляня снисходительно молчал и не слушал, как когда-то молчал и не слушал Коляню старый знахарь.

— …Моя идея может выйти в мир, — например, через отделение в больнице, пусть небольшое. Я расскажу врачам все, что я знаю, — верно?

Коляня кивнул. Коляня изобразил интерес.

— Так, — продолжал Якушкин, — через совсем даже небольшое отделение. Потом — отделение в столичной больнице. Потом — могут заинтересоваться в онкологическом институте.

Слыша со стороны, Коляня мог теперь оценить всю упоительность давних своих замыслов. Они подошли к метро. Встали.

Бурля и исходя запоздалым бредом, старик говорил и знай почесывал свой шрам. Теперь было другое кино, тоже знакомое: старик спасал любимую дочурку министра. Дочурка министра была, конечно, при смерти, и машины, черные, лакированные, полосовали туда и сюда огромный город в розысках врачевателя. У постели больной было тихо. Маленькая девочка уже прощалась с отцом и с мамой, а также с соседскими детками, с которыми дружна, — Якушкина же искали, и искали, и вновь искали. Умирающая говорила последние трогательные слова о любимой своей кошке и о попугайчике, привезенном ей из Африки, и мать (жена министра, но, в сущности, простая добрая женщина) кивала доченьке, роняя слезы, обещая кошку кормить и попугайчика тоже. Тут-то взмыленные и запыленные «Чайки» как раз отыскивали, находили, нашли!.. и вот уже везли к бедной девочке Якушкина. Далее, опять же с уточненными подробностями, шла благодарность врачу-исцелителю. Сначала ему отдавали в полное его распоряжение отделение в районной больнице, небольшое, но с честным, трудолюбивым персоналом…

— Тоже отличный план, — одобрил Коляня.

— У меня их десятки!..

Якушкин, в словах захлебываясь, продолжил череду, а затем поток триумфальных исцелений, переезжая теперь в лакированной машине из клиники в клинику; размеры же клиник все укрупнялись. (Он вновь как-то упустил из виду, что исцелять не умеет.) Когда знахарю стали отдавать целые города с сотней больниц «в полное использование и безо всяких ограничений» и как раз перед следующим моментом и взлетом, когда в его руки попадут союзная республика Грузия, а также Таджикистан, а также небольшие страны типа Бельгии и Англии, — Коляня с ним попрощался. Старика жалея, Коляня разочаровывать не спешил:

— До свидания, Сергей Степанович. Тема интереснейшая — мы поговорим еще не однажды.

— Погоди же! Послушай еще.

И — взревновал.

Конечно, он, Якушкин, необразованный, и все эти Суханцевы и Шагиняны, сравнительно с ним, умно и красиво говорят, однако есть ли за душой у Суханцева или у Шагиняна исцеленные, есть, вероятно, но такие ли исцеленные, и знают ли они, умники, как и каким сердцем такое делается?.. Ревность выедала нутро Якушкина. Исхитрившись, он вызнал у Коляни адрес. Заглазно он почему-то больше других невзлюбил Шагиняна, — может быть, за его «три койки», а может быть, и нет: в нелюбви тоже не выбирают. Переволновавшийся, он, однако, увидел, в адреса заглянув, что Суханцев живет по расстоянию много ближе, — и пошел к нему тут же, не в силах терпеть. Это и впрямь было недалеко.

В обычном доме и в обычной нынешней квартире вокруг Суханцева сидело в тот вечер человек пятнадцать-двадцать, слишком уж напоминая тех людей и то время, когда собирались вокруг Якушкина. Суханцев, человек с образованием, галиматьи, конечно, не нес: скромная, цепкая речь. Однако говорил он именно о жизни сдержанной и неалчной как о страже на пути заболеваний, заодно же о своем методе лечения, вкрапливая, — такой вот он и был, в сером пиджаке, скромный, автор многих статей, отринувший эти статьи, микробиолог в прошлом, отринувший прошлое. Якушкин, втиснувшийся меж кем-то и кем-то, сел. И не только в жалкой и ревнивой якушкинской минуте таился срыв — Якушкин был потрясен. Он слушал бывшего микробиолога и не верил своим ушам. Он сидел окаменев: у Суханцева было то самое.