Предтеча<br />(Повесть)

— Сломалась, как ни упиралась! — весело крикнул Данилка.

Семен глянул на место, куда должно было упасть дерево, и обмер: там, на небольшой опушке, стоял человек. Он что-то пристально рассматривал в траве и не замечал грозившей ему беды.

— Э-э, гы-гы-гы! — гаркнул Семен и суматошно замахал руками.

Человек поднял голову и вдруг, словно заяц, прыгнул под ближайший куст. В это же мгновение ель с шумом упала на землю, накрыв собою почти всю полянку. Мужики бросились вперед, спотыкаясь об еловые ветки, царапая лица и руки.

— Не затем конду[5] валили, цтоб скудельницей[6] стала, — пробормотал Семен. — Эвон, живой вроде. — Он разгреб еловые ветки, глянул вниз и радостно сказал — Сопит!

Из мохнатой темноты на мужиков смотрели живые глаза.

— Целой-то, друг сердешный? — спросил Данилка.

— Господь сохранил, все вроде бы при мне, — ответил им голос. — Да что уставились? Выбраться помогите.

Через минуту перед ними стоял небольшой человек с остреньким птичьим лицом. Одет он был странно: холщовые порты и лапти — снизу вроде мужик, а вместо рубахи — монашеская ряса с обрезанными полами, подпоясанная дорогим узорчатым ремнем. Испуга в нем не было, да и ругаться, похоже, ему не хотелось. Зато Данилка не сдержался:

— Вот бес! Мы чуть было грех на душу не взяли, а ему хоть бы хны! Неужто со страху даже не брызнул?

— Уймись, — спокойно ответил незнакомец, — ибо всякий, гневающийся на своего брата, уже совершает грех.

— Слава богу, что все обошлось, — примирительно сказал Архип, — но впредь по сторонам поглядывай, не токмо в землю. Клад, что ли, искал?

— Да какой там клад! Траву-кровохлебку увидел, коренья хотел выкопать.

— Твое счастье, парень, что под комель не попал, а то бы никакая кровохлебка не помогла.

— Здорово это ты, ровно блоха, сиганул, я и моргнуть не успел, — вставил Данилка, и все дружно засмеялись.

— Ты, значит, из травознаев будешь? — продолжил Архип. — А идешь куда?

— Мир большой, а я человек вольный: где тепло— там и солнце.

— Без дела, значит, шатаешься?

— Дело у всякого есть, да не всякому о нем скажешь.

— Ну-ну, мы не любопытствуем… Голодный небось?

— Да есть немного. У нас ведь, шатунов, раз на раз не приходится: нынче ляжешь на сучок, завтра — девке под бочок…

— При твоих-то достатках, — оглядел его Данилка, — тебе чаще всего на сучках приходится, верно? Но не горюй и подкрепись, — протянул он ему краюху хлеба, — может, еще повезет.

— Веселый у вас народ, — проговорил незнакомец, усаживаясь под высокой сосной. — А лес кому рубите?

— Лес-то монастырский, на ихнее обзаведение, — кивнул Архип в сторону монастыря.

— Что же монахи сами не работают?

— Да где ж это видано, чтоб они сами работали? Или в других местах не так?

— По-разному… Есть в северных местах монастыри, где братья все сами делают: кто сети плетет и кельи строит, кто дрова и воду в хлебню и поварню таскает, кто хлеб готовит и варево, а мирян к своим службам не допускают…

— Ну это далеко, до нас еще не дошло, — протянул Данилка.

— С нас-то это и началось. Отец Сергий, царство ему небесное, много монастырей на московской земле построил и везде порядки строгие заводил, чтоб нити и ясти от трудов своих, чтоб вино по кельям не держать, чтоб готовиться не к обжорству, а к туге, нужде и подвигам духовным… Вот как дело-то было, а ныне, видать, все забылось: что мирские, что духовные — все господа.

Необычно говорил прохожий. Мужики помолчали, обмозговывая.

— Может, и верны твои слова, парень, — сказал наконец Архип, — да опасливы. Ну как всяк сам работать станет, над ними тогда и надзор не нужен. А зачем тогда приказные, тиуны, дворские да и сами князья?

— Вот и я говорю — зачем?

— А затем, что народ — как бараны без пастуха.

— Так у баранов другое. Там на тыщу — один пастух, а у нас все править хотят, вот и духовные туда же лезут. Нет, братья, коли каждый по совести жить будет, без стяжания, без желания излишнего имения, чтоб не убыточить братьев, а наделять их своею любовью, то много пастухов и не надобно. Мне, к примеру, они и вовсе не нужны, да и вы обойдетесь.

— Это верно, — согласился Данилка, — тем паче что наш пастух — что больной петух: как ни кукарекнет — все невпопад.

— Вот понимаем, а сами так и норовим под чью-либо палку спину подставить. Несладко, но привычно, пусть гонят, как рабов…

— Мы не рабы, но люди вольные.

— Да рабство, оно не на лбу, а в душе, оно всю ее, словно ржа, изъело. Было время, когда всколыхнулся народ, плечи расправил и со словом божьим бросился на исконного врага, свершив Мамая грозное низвержение. Тряхнули силою, да только на раз ее и хватило. Снова согнулись, снова спину подставляем. К русской палке плеть татарская присовокупилась, а вы речете: не рабы…