Предвечный трибунал: убийство Советского Союза

Горбачев смотрел в сторону, будто речь шла не о нем.

– 25 июня 1985 года он посетил Киев. Наша прекрасная столица утопала в зеленой роскоши каштанов, благоухала и цвела. Генсек сказал: «Да, вы тут живете как на курорте!» Вы позавидовали нам, Михаил Сергеевич. И через десять месяцев, день в день, 26 апреля 1986-го, мир потрясла Чернобыльская катастрофа.

– Если вам так хочется пристегнуть комету, то она предвещала именно Чернобыль. А мой клиент ни при чем! – отрезал Адвокат.

– Я сам долго не хотел в это верить. Но смотрите дальше: 31 августа того же, 1986-го столкнулись пассажирский пароход «Адмирал Нахимов» и сухогруз «Петр Васев». Причин у аварии не было вовсе – ни шторма, ни тесноты, – но 423 человека поглотила бездушная вода. 4 июня 1989-го взорвался трубопровод в Башкирии, поблизости шли два пассажирских поезда. Люди спали, ели, беседовали, не ожидали ничего – и вдруг их разметало чудовищным взрывом. Погибло около шестисот человек.

– Совпадение, – вставил Адвокат.

– В феврале 1988-го заполыхал Нагорный Карабах, детонируя цепную реакцию кровавых гейзеров в Тбилиси, Оше, Сумгаите, Баку, Южной Осетии, Вильнюсе, Тирасполе, – продолжал Олейник. – Я вам больше скажу: с 15 по 18 мая 1989 года Горбачев был с визитом в Пекине. И что случилось там 4 июня? Кровавое столкновение на площади Тяньаньмэнь! Везде, где оказывался наш уважаемый Михаил Сергеевич, он сеял смерть и разрушение. Списать это на случайность, конечно, можно – но уж слишком велика концентрация.

– Борис, опять ты за свое! – возмутился подсудимый. – Уймись уже.

Но Судья сказал иное:

– Спасибо, свидетель, ваша информация очень интересна. Мы постараемся ее уточнить по своим каналам. Вы имеете что добавить?

Олейник усмехнулся:

– Говорить можно до бесконечности! Но так, чтобы что-то действительно новое и принципиальное, – пожалуй, нет.

Он удалился. Повезло литератору. Сможет написать по поводу увиденного здесь поэму, вроде Данте…

А у меня вдруг засвербела очень любопытная идея. Вернее, пришла она раньше, когда Олейник генсека увидал и успокоился. Аж толкнуло что-то. Но перебивать нехорошо, а сейчас пауза…

Я встал:

– Михаил Сергеевич, вот вы постоянно обвиняете Сталина – тиран, недемократичен, репрессии проводил…

Генсек величаво кивнул:

– Безусловно. И я вам скажу, это все истинная правда.

У меня внутри все зачесалось, потому что момент настал. Я сказал вкрадчиво:

– Насколько я понял, у Трибунала нет ограничений, он может приглашать людей как живых, так и давно ушедших… Не хотели бы вы высказать все это Сталину в лицо?

Горбачев, видимо, еще не понял, о чем речь; его лицо ничего не выражало. Но тут немного смутился Судья:

– Не знаю, удастся ли вызвать данного свидетеля. Иосиф Виссарионович плотно занят в Высшем Совете Мира, и найдет ли он время для нашего процесса… Но мы сделаем все возможное. Оформите запрос, пожалуйста.

Секретарь встал, собрал какие-то бумаги, вышел из-за стола и направился в правый угол.

– Я протестую!!

Зал вздрогнул и начал озираться. Это был визг затравленного зверя. Кто кричал?!

– Протестую, – повторил Горбачев, вскочив и нервно потирая руки. – Не зовите Сталина!

Сейчас он говорил своим обычным голосом, только задыхаясь – но откуда у него прорезался такой надрывный писк?

Однако Секретарь невозмутимо шел дальше, к дверце, которую я раньше не замечал. Куда она ведет, интересно? Он уже протянул пальцы к дверной ручке – и Горбачев вновь завизжал, размахивая руками, будто утка, пытающаяся взлететь:

– Остановите!! Остановите же его!!!

– Но почему? – спросил Судья, пристально на него глядя.

– Я… Мне… – мямлил генсек, не решаясь что-то вымолвить. – Господа, я вас умоляю…

Секретарь приостановился. Судья повернул голову:

– Что скажет обвинение?

– Иосиф Виссарионович Сталин – важнейший свидетель, – ответила Прокурор. – Его присутствие на процессе крайне желательно.

– Послушайте… Вы же женщина, вы же человек, – залепетал меченый толстяк. – Я прошу вас: откажитесь! Я…

Видно было: от испуга его вот-вот хватит удар. Он дрожал и теребил толстыми пальцами лацканы пиджака. Прокурор смотрела на него несколько секунд; видно было по лицу, как в ней пробуждается русское, душевное, но абсолютно излишнее сейчас сочувствие… Она опустила глаза:

– Обвинение не настаивает на приглашении свидетеля Сталина.

Горбачев рухнул в кресло, задыхаясь. Пот струился по его лицу, ворот рубашки потемнел.

– Врач нужен? – сухо позаботился Судья.

Подсудимый лишь отмахнулся.

Он мучительно переживал, что не сумел сдержать эмоции; однако перспектива была чудовищной. Несмотря на безумные странности Трибунала: сам факт обвинения, мертвых свидетелей, выплывание правды, которую все давно должны были забыть, – он все равно страстно надеялся, что спит, или бредит, или кто-то злобно подшутил над ним, и нет никакого посмертного бытия. Материализм прав, мертвецы дохнут насовсем, и само время избавило его от встречи с людьми, перед которыми он тяжко, непоправимо виноват!

И вдруг – прямо сейчас, лицом к лицу…