Предвечный трибунал: убийство Советского Союза

«Жена первого секретаря обкома должна была сопровождать меня в поездке по городу – но заявила, что ей не с кем оставить собаку. Вы понимаете, что это значит?»

Мы посмеивались, но первого секретаря Е. Ф. Муравьева вскоре сняли…

– Да не за это его сняли! – отмахнулся генсек.

– Как знать, как знать… – покачал головой Болдин. – Кстати, Нэнси Рейган (жена президента) вспоминала об их первой встрече… впрочем, дословно я не помню – можно вас попросить?

– Разумеется, – отозвался Секретарь. И огласил следующее:

Из воспоминаний Н. Рейган Оперативный документ № 20

Я не знала, о чем буду говорить с ней, но скоро выяснилось, что это не имеет значения. С первой минуты она сама говорила, говорила – так много, что мне едва удавалось вставить словечко. После почти дюжины наших встреч в трех странах основное впечатление, которое осталось у меня от Раисы Горбачевой, – что она никогда не перестает говорить[235].

А точнее, читать лекции. Иногда темой был триумф коммунистической системы. Иногда – советское искусство. А чаще всего марксизм-ленинизм. Один или два раза она даже прочла мне лекции о недостатках американской политической системы.

Я к этому не была готова, и мне это не понравилось. Я предполагала, что мы будем говорить о личной жизни: о мужьях, детях, о трудностях существования на виду у всех или, наконец, о наших надеждах на будущее. Я хотела рассказать Раисе о нашей программе борьбы с наркоманией. Но как только я начала, она быстро сменила тему, заявив, что в Советском Союзе проблемы наркомании не существует[236]. Ой ли?

В тот первый раз в Женеве, придя на чай, она явно хотела казаться женщиной, чье слово – закон. Ей не понравился стул, на котором она сидела, – она щелкнула пальцами. Охранники из КГБ тут же подали ей другой. Я глазам своим не поверила. Я видела первых леди, принцесс, королев, но никто из них не вел себя подобным образом[237].

* * *

– Когда мы работали над документами, Раиса Максимовна вторгалась в каждую строчку, – говорил дальше Болдин. – Меня и Александра Яковлева это порой бесило, поскольку все сделанное нами приходилось перекраивать.

Услышав свое имя, Яковлев вздрогнул и поднял взгляд. А Судья чуть заметно улыбнулся:

– Текст от этого выигрывал?

– Знаете, мне трудно быть объективным… – честно признал свидетель. – Еще вот что: генсек всюду таскал жену, даже за руки держались. Сперва это умиляло. Но чем хуже становилось в стране, тем меньше людей радовала эта семейная идиллия. Например, Горбачевы вместе возлагали цветы к монументам, даже если это протокол не предусматривал. Зачем? Это выглядело навязчиво и неуместно.

– Это раздражало людей? – уточнил Судья.

Болдин ответил:

– Да. Возможно, они чувствовали, кто в действительности командует государством, – но на матриархат-то согласия не давали! И потекли письма в Кремль. Сначала недовольство поведением генсекши выражали отдельные граждане, затем жаловаться стали секретари парткомов, а с ними подписывались целые партийные организации подчас крупных предприятий…

– Подсудимый, вы понимали, что это бесит людей? – спросила Прокурор, но ответа не дождалась.

А Болдин продолжал:

– Чета необыкновенно много ездила по стране и миру. Однажды Раиса Максимовна потребовала отмечать их маршруты на особой карте, я позвонил картографам. Постепенно Москва на этой схеме превратилась в солнце: красные лучи – линии маршрутов – от нее разлетелись повсюду. Горбачевы посетили больше стран, чем все остальные генсеки, вместе взятые.

Болдин сделал паузу. А Горбачев вдруг поднял руку и попросил – робко, как ребенок:

– Скажите… а можно мне ее увидеть?

Зал мигом притих. Все знали, что этот бетонный атеист никогда не верил ни в Бога, ни в загробный мир. Подобных слов от него никто не ждал.

Судья минуту смотрел на подсудимого, читал что-то в его глазах. И тихо ответил:

– Извольте.

Дверь открылась, и в просвете возникла женская фигура.

Горбачев встал.

Раиса медленно шла между кресел, вся публика смотрела на нее. Но мое внимание приковал ее муж. Он снял очки. Надел. Снова снял и дрожащими руками протер их – даже не платком, а галстуком.

Я наконец увидел в нем что-то человеческое…

Раиса подошла вплотную и остановилась. Они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь и не шевелясь. Я невольно отвел взгляд. Искрилось там что-то такое, что посторонним трогать нельзя.

– Товарищи… – вырвалось у Горбачева из какого-то давно задавленного подсознания. – Можно нам?…

– Конечно, – ответил Судья. – Перерыв.

Все исчезло.

Хрущев

Я вновь очутился в зале; не знаю как. Все было по-прежнему, Горбачев опять сидел непроницаемо-глиняный. Яковлев, казалось, дремал.

Возвращать Болдина Адвокат не захотел – видать, боялся, что опять возникнет эмоциональная сцена и придется терять нить. Он возгласил:

– Приглашается свидетель Островский!

Неужто драматург из девятнадцатого века?! Он-то тут каким боком?

Но нет.