Предвестники табора

В нашей проездной компании Димка был, пожалуй, самым любопытным человеком, а это его (по поводу эпизода с Перфильевым) «что ты сделал?.. Если не хочешь говорить, то поехали уж!..» — вовсе не означало, что он не был так уж заинтересован, — напротив, раз Димка не стал настаивать, значит, почувствовал интерес вдвойне. Значит, стало быть, пойдет околичностями, осторожнее, лишь бы только ничего не сорвалось: выведать, что я там такое натворил, «что даже такого мягкого и доброго человека, как дядя Сережа, охватила…» сухая жестокость, — словом, хитрости Димке в этом деле было не занимать; я знал, что не вывернусь теперь.

С его стороны — для достижения своей цели — проще всего было рассказать об этом странном выпаде остальным — так Димка и поступил. К концу кона (!) все уже всё знали, — все: Ольку и Мишку он сумел отыскать еще быстрее, чем это сделали водившие; в результате на меня полетели груды вопросов.

Я бросил взгляд на Димку, маячившего теперь чуть в стороне. Он так перевозбудился, что даже пластырь на его очках открепился с одной стороны, и марля, готовая уже выпасть, бередила глаз тонким ворсистым краешком; в белке проступили слезящиеся алые сосуды; больной зрачок, сверкавший воспаленной радостью, смотрел куда-то в основание носа.

Боже, как я ненавидел Димку в этот момент!

Я переглянулся с Мишкой: делать было нечего…

* * *

Разумеется, Олька оказалась единственной, кто в полной мере осознал всю «тяжесть» этого проступка.

— Ты кинул булыжником по лукаевскому дому? Для чего?

Я молчал. Олька повернулась к Мишке.

— И ты это допустил?

— Я говорил ему, что не надо этого делать. Отговаривал. Он не послушал.

— Ах вот оно что — не послушал! Несильно ты его, видно, отговаривал.

— Не обижайся.

— Да мне что! Расхлебывать-то вам теперь!..

Такой Олькин ответ Мишку, разумеется, не удовлетворил, но разговор он замял — до поры до времени, — а именно, до того момента, как мы стали расходиться.

Тогда он нагнал Ольку возле самой калитки и принялся что-то доказывать, стремительно, ожесточенно. Его тень под светом фонаря слилась с тенью Олькиного домика, и только черный круг головы выглядывал из прямоугольной трубы на крыше. Слов я не мог разобрать — это походило на разговор за стеной в соседней комнате, но было ясно, что речь шла обо мне: Мишка то и дело размахивал руками и тыкал указательными пальцами в мою сторону; а «человек, застрявший в дымоходе» нелепо вращал головой — словно старался высвободиться…

Снова и снова я вглядывался в эту «сочлененную» тень, и у меня перехватывало дыхание.

— Макс! — услышал я Мишкин оклик, но если бы тень моего брата в этот же момент не отделилась от тени дома, я, скорее всего, никак бы не отреагировал.

— Что? — машинально произнес я, стараясь согнать с себя прострацию; параллельно с моим голосом скрипнула калитка. Где-то?

— Идем домой, — он вскочил на «Орленок».

— Она ушла?.. Что ты говорил ей? Про меня.

— Я все утряс, не волнуйся.

— Ты во всем обвинил меня, да?

— Дурак! Наоборот, я защищал тебя… О Боже, Макс, обещай, что ты больше никогда так не сделаешь!

— Ты имеешь в виду…

— Догадайся, что я имею в виду, — сказал Мишка запальчиво, но все же не грубо — конечно, понял, что «с меня уже хватит», — охота тебе было кидать по этому чертову дому. А сколько еще будем расплачиваться за это — неизвестно.

Его правда; я кусал губы, будто бы стараясь что-то обдумать, но обдумать ничего не мог, — просто у меня кружилась голова; я с трудом удерживался на велосипеде.

— Шахматы, — вырвалось у меня вдруг.

— Чего?

— Мишка, мы будем играть сегодня в шахматы?

— Я… не знаю… у тебя еще осталось желание?

— Да.

— Ты хоть слышал, о чем я говорил?

— Давай поиграем в шахматы, — промямлил я все равно, — обещай мне.

Я чувствовал, что он согласится, раз после всего случившегося сохранил этот более-менее благодушный тон.

У меня начало отлегать — после всего, что увидел я.

Эпизод 5 ШАХМАТЫ ГОСУДАРСТВО УНЫЛЫЕ ВОДЫ

(Рассказывает Максим Кириллов)

I

Можно сказать, посредством осуществления этой затеи — «игорного дома», — я намеревался вычеркнуть из памяти злоключения, произошедшие со мной этим вечером, выбившие меня из колеи; впервые за все восемь лет моей жизни я чувствовал, что устал, как собака, но и это меня не остановило в претворении замысла, ибо, — еще одна правда, — я не смог бы заснуть, не подняв прежде своего настроения.

Мишка выглядел гораздо свежее меня.

И хотя, как и предполагалось, играть мы стали действительно в шахматы, нам-то, конечно, гораздо важнее было то, что мать разрешила нам сидеть до середины ночи.

(На самом-то деле, ее можно было на многое уломать, если начать говорить ее языком: «Разреши нам сейчас, пока лето, а? Потом-то ничего этого уже не будет, сама говорила»).