Предвестники табора

— Что если он только позже выполз на тропу, а до этого лежал в чаще, без сознания?

— Ну… с полудня… так или иначе, что он делал до полудня в городе? Он должен был вернуться часа на два раньше — тем более, он спешил… Он так и не описал людей, которые на него напали?

— Нет.

— Память отшибло, да? А сколько их было? Или этого он тоже не помнит?

— Говорит, двое…

Во-вторых (кому-то пришло в голову, и все сразу подхватили), — а что если исчезновение Ольки было связано с ограблениями? Какого рода эта связь, в таком случае?

— Небось, они вскрывать пришли, Олька их увидела, — они ее тюк! — и зарыли где-нибудь… Боже, прости за черные мысли! Но ведь человека нет как нет сколько уж!.. Да… Я же говорила вам, помните, что проснулась почему-то в ту ночь? Как будто от какого-то крика… — не преминула поддержать идею Родионова, как только та дошла до нее.

— Что же вы раньше об этом ничего не сказали? — спрашивали ее.

— Я говорила, да меня не слушал никто! Все были поисками заняты. Ну да ладно, хоть теперь послушайте.

— О крике вы ничего не говорили.

— Правильно. Но теперь я уверена, что и крик слышала.

— Чей же они дом пришли вскрывать, по-вашему?

— Да хотя бы лукаевский.

— Но у Лукаева же никаких следов взлома, так?

— Он сказал: вроде как нет. Но это же ничего не значит — они могли и не успеть залезть к нему!

В-третьих, если имелась связь между происшествием с Перфильевым и исчезновением Ольки и связь между ограблениями и исчезновением Ольки… логично, не правда ли, предположить и связь между Перфильевым и ограблениями?

— Это он вскрывал дома! — таково было первое пришедшее соображение.

— Не может быть!

— Почему это? Ну почему?.. Человек все время искал себя. Разумеется, не нашел.

Чуть позже, однако, эти слухи резко пресеклись: выяснилось, что, по крайней мере, на одно из ограблений у Перфильева стопроцентное алиби.

— Это ничего не доказывает. Если он всем этим заправлял, у него может быть хоть двестипроцентное.

— Не-не, не похоже… скорее уж он делал наводки на дома. А что? В самый раз! Он здесь всех знает. И что у кого где лежит.

— Верно — кто только его в дом к себе ни приглашал!

— Между прочим, вы знаете, что он у Лукаева чай пил за несколько дней до… ну вы понимаете… Родионова сказала… так что и правда, к Лукаеву могли пытаться залезть, а Бердникова их увидела…

— Да, все же нет ее в живых — это уже точно. Но если Перфильев наводчик, как быть с теми мальчуганами, которых видела Родионова? Помните, их в доме Лешки-электрика искали? Сам Перфильев искал!

— Да ладно — кого она там видела-то? Это мог кто угодно быть!

— Да-да, просто какие-то ребята прошли, а все уж и подхватили — наводчики. Малышня какая-то забрела и все. Нет…

И тут Родионова подстать рассказала историю, которую, по ее словам, рассказывала молоканка Марье Ильиничне — о Перфильеве. (Откуда Родионова об этом узнала, Бог ее знает!).

— Это уж не приведи господь что! Ильинична даже Ольку отправила восвояси — они вместе молоко брать заходили. Не для Олькиных это ушей потому что. Суть в том, что Перфильев-то на самом деле только и ждет, как бы кого объегорить и что плохо лежит взять. Прошлым летом молоканка, оказывается, отдала ему свою козу. Одну. Именно, что отдала, безо всякой платы. Он Валентину слезно просил, говорит: «я никакой конкуренции тебе не составлю, продавать не буду молоко, просто для своих нужд — чтобы под боком был источник, а не к тебе ходить». Ну и молоканка согласилась, а чего ей терять — одной козой больше, одной меньше. Безо всякой платы отдала, обратите внимание, безо всякой платы. Так Перфильев эту козу до такого состояния довел, что та чуть не издохла. Посадив в сарай, ничем не кормил почти, не ухаживал, не мыл, она аж, бедная, вся почернела — шерсть почернела, прямо под цвет стен того самого сарая — они же у него такие, будто бы сажей покрыты. Я сама видела…

— Вы сами видели? — прервали Родионову на этом месте.