Предвестники табора

«Господи, а может и впрямь глупо, что я все помню и все снова прокручиваю в голове? Может, естественнее было бы забыть? Нет, как же это… ведь это просто невозможно…»

Я сказал:

— Кажется, мы собирались встретиться возле конвейера.

— Господи, Макс, ну какая теперь разница.

— Никакой, — я слегка улыбнулся.

Выдохнул.

«Да, действительно нет никакой разницы: я увижу их здесь, если они только этого захотят». Более того, я был уверен, что они обязательно появятся.

Предвестники табора.

Все время — с момента эпизода, когда я выглянул из окна кинотеатра, и до настоящего момента, я боялся произнести про себя эти два слова. Что же случилось теперь? Почему теперь меня забирала только легкая опаска? Потому что встреча с Мишкой запустила меня в прошлое?

Возможно и так.

II

Мне было крайне любопытно узнать, как изменился Мишка за эти десять лет и чем живет теперь, однако я решил не задавать прямых вопросов, — пусть уж лучше рассказывает, о чем ему заблагорассудится.

Но, разумеется, первое, о чем заговорил Мишка, было письмо, которое он отправил мне по электронной почте.

— Не ожидал получить?

Я улыбнулся.

— Конечно, нет.

— Говоришь, рецензировал какие-то фильмы? Я отвлек тебя от работы?

Я отмахнулся.

— Да это так, абсолютная халтура.

— Подрабатываешь, когда писательство перестает приносить доход? — Мишка вдруг выставил руку вперед. — Скоро, скоро я тебе все расскажу. Потерпи чуть. Усядемся где-нибудь, и все расскажу, — Мишка улыбался озорно и подкупающе. (Но это была не паучья ухмылка).

— Так у тебя ко мне какое-то дело? Я так и понял.

— Все, все скоро расскажу… — повторил Мишка.

Он помог мне донести багаж до стоянки, а затем, когда мы уже сидели в такси, сообщил:

— Маша нас не встретит дома — к маме срочно уехала.

Посмотрел на меня и пояснил:

— Маша — моя жена.

Я закивал; Мишка улыбался; потом вдруг посерьезнел.

— У мамы Светы опять давление скачет. Мы боимся как бы не… ну ты понимаешь. Главное, что там не только давление — еще всякие другие симптомы…

Мишка принялся перечислять симптомы, но я не слушал его, а рассматривал высоченную живую изгородь из воскового плюща, которую мы неторопливо проезжали мимо: розовые звезды внутри шершаво-матовых белых цветов, оплывших от настойчивого солнечного света. Возле светофора такси резко замедлило ход, выбив задними колесами клочья дорожной пыли; затем направо, мимо сквера с соснами и кустами можжевельника, отбрасывавшими на рыжую землю четкие взъерошенные на краях тени. Затем въехали на мост, но из-за большой высоты я так и не сумел поймать ни одного ромбика света на водной глади, а угадал близость моря шестым чувством; я смотрел на небо, усеянное горячими, талыми облачками и мне казалось, что в голубых промежутках снуют изумрудные отражения-зайчики.

В середине моста такси снова остановилось, и через боковое окно метрах в десяти, по другую сторону встречной полосы я увидел трех мужчин, ремонтировавших флагштоки, вделанные в ступенчатый постамент, возле самого парапета. Три рекламных флага были приспущены, но изменчивый ветер играл с флагами, стараясь раздуть их, как промокшую парусину, — иногда удавалось; и я слышал охрипшую музыку из круглой колонки радиоприемника, который стоял под средним флагштоком; антенна блестела как леса. Мне пришло в голову, что к ночи музыка, «очистившись», повысится в скорости и сочности, и по мере повышения тональностей, у постамента будут появляться все новые и новые ступени — вверх, вверх, — флагштоки, достигнув неба, миксируют его в темный водоворот, и звезды, потухнув и превратившись в сизую плевру, замешаются тонкими млечными спиралями…

Рука мужчины — крайнего справа — взмыла вверх, словно описывая полукружную музыкальную четверть (на самом же деле, мужчина слегка потянул за канат, и флаг тотчас вспыхнул, как пламя); сверкнули часы на запястье — отражение солнечного света совпало с направлением моего взгляда.

«Неужели я сейчас увижу пурпурный циферблат и тонкие золоченые стрелки?»

Как пятнадцать лет назад.

Четырехконечный отблеск, рубиновый с топазом, навсегда отразился в моем сознании.

И Мишка угадал мой сон — тогда.

Я напряг глаза — чтобы меня не слепило; пригляделся. Нет, скорее всего, часы были бижутерией под серебро.

Но снова я ощутил, что меня забирает легкая опаска, как недавно в аэропорту, когда я произнес про себя два странных слова из прошлого, ясно, отчетливо — и все же только опаска, никакого страха.

— …умерла моя мать, — закончил Мишка.

Я повернулся от окна — медленнее, чем этого требовала смерть.

— Что?

— Ты отвлекся?

Веки Мишки покраснели; и у меня было странное ощущение, будто я сейчас угадываю в нем самого себя, — я понял: еще чуть, и мои глаза заслезятся.

«Я отвлекся? Улетел в другое измерение», — скользнуло в моей голове; но Мишка не сказал этого — он не сказал так, как говорил раньше; я вдруг испытал какое-то странное обволакивающее жжение — в груди. А потом…