Предводитель волков. Вампир (сборник)

Мысль о том, что благодаря заключенному договору он сможет вновь завоевать любовь Анелетты, придала Тибо, обескураженному этой всеобщей радостью, храбрости.

Над долиной раздавался звон пресьямонского колокола.

Печально-однообразные звуки напомнили черному волку о людях и о том, что ему следует их бояться. И он направился через поля к деревне, где надеялся найти приют в какой-нибудь заброшенной лачуге.

Когда он пробирался вдоль невысокой каменной ограды пресьямонского кладбища, то в овраге, по которому шел, услышал голоса.

Продолжи он путь, и ему не миновать встречи с теми, кто шел в эту сторону; вернись он назад – придется подняться из оврага наверх, и там его могут увидеть. Тогда он решил перескочить через невысокую кладбищенскую стену и одним прыжком оказался с другой стороны.

Это кладбище, как почти все сельские кладбища, примыкало к церкви. Оно было запущенным, заросшим высокой травой, а в некоторых местах – ежевикой и терновником.

Волк подошел к густым зарослям ежевики и обнаружил разрушенный склеп, откуда мог видеть все, сам оставаясь невидимым. Он проскользнул под кустами и спрятался в склепе.

В десяти шагах от Тибо была свежевырытая могила, ожидавшая своего гостя-хозяина.

Из церкви доносились молитвенные песнопения.

Все было слышно тем более отчетливо, что служивший беглецу убежищем склеп, должно быть, некогда был соединен с церковью подземным ходом.

Через несколько минут пение смолкло.

Черный волк, который чувствовал себя неуютно, находясь рядом с церковью, подумал, что люди уже прошли овраг и что ему пора возобновить бег в поисках более надежного убежища, чем то, в котором он пока остановился.

Но в тот момент, когда он высунул нос из ежевичного куста, ворота кладбища отворились. Тибо пришлось вернуться на прежнее место, причем его очень взволновало, кого внесли.

Вначале он увидел ребенка в белом стихаре с кропильницей в руках. Затем серебряный крест, который нес человек, тоже одетый в стихарь. За ними, читая нараспев заупокойные молитвы, шел священник. За священником четверо крестьян несли носилки, покрытые белой тканью и усыпанные зелеными ветками и венками из цветов. Под тканью угадывались очертания гроба. За носилками шли несколько жителей Пресьямона.

Хотя для кладбища такая встреча вполне естественна и Тибо, видя открытую могилу, должен был быть готов к ней, она произвела на беглеца глубокое впечатление. И пусть малейшее движение могло выдать его присутствие, а следовательно, и навлечь гибель, он с тревожным беспокойством, не пропуская ни одной подробности, наблюдал за церемонией.

Священник освятил могилу, и носильщики опустили свою ношу на соседний могильный холм.

У нас есть обычай, по которому, когда хоронят прекрасную девушку или молодую цветущую женщину, их несут на кладбище в открытом гробу, лишь под покрывалом. Там друзья могут сказать усопшей последнее «прости», родные – дать последнее целование. Затем гроб заколачивают – и все.

Старушка, поддерживаемая чьей-то милосердной рукой, ибо она выглядела слепой, приблизилась к умершей для последнего целования. Носильщики приподняли покрывало, и Тибо узнал Анелетту. Глухой стон вырвался из его груди и смешался с плачем и рыданиями присутствующих.

Каким бы бледным ни было лицо Анелетты, в венке из незабудок и маргариток, в невыразимом покое смерти оно было таким прекрасным, каким никогда не было при жизни!

При виде покойницы Тибо вдруг почувствовал, как сердце его начинает оттаивать. Он подумал, что виновен в смерти невинной девушки, и ему стало очень больно, пронзительно больно, потому что впервые за долгое время он думал не о себе, а о той, что умерла.

Когда раздался стук молотка, заколачивающего крышку гроба, когда башмачник услышал, как в могильную яму с глухим стуком падают комья земли, голова у него закружилась. Ему показалось, что твердые камешки причиняют боль телу Анелетты, всего лишь несколько дней назад свежему и прекрасному, телу, в котором вчера еще билось сердце, и он рванулся, собираясь наброситься на присутствующих, вырвать у них это тело, чтобы Анелетта стала его хотя бы после смерти, если при жизни принадлежала другому.

Скорбь человека справилась с последним порывом затравленного свирепого зверя. По волчьей шкуре пробежала дрожь, из налитых кровью глаз брызнули слезы, и несчастный воскликнул:

– Господи, возьми мою жизнь! Я отдаю ее от чистого сердца, если она может вернуть жизнь той, которую я погубил!

За этими словами последовал такой жуткий вой, что все в ужасе кинулись бежать.

Кладбище опустело. Почти в то же мгновение свора, вновь напавшая на след черного волка, перепрыгнула стену там, где преодолел ее и Тибо. За ними на коне, покрытом пеной и кровью, показался обливающийся п'oтом сеньор Жан. Собаки помчались прямо к кустарнику.

– У-лю-лю! У-лю-лю! – загремел голос сеньора Жана. Он спрыгнул с коня, не заботясь о том, есть ли кто-то, чтобы присмотреть за ним, выхватил охотничий нож и, расшвыривая собак, бросился к склепу.

Собаки дрались за только что содранную, всю в крови шкуру волка, но тело исчезло.