Преемник

Музыкальная шкатулка. Переплетение шестеренок – и танцующие в прорезях куклы. Танцующие на подмостках люди – лица закрыты масками, Тория смотрит, желая остановить, – ведь через секунду все рухнет, все откроется, как удержать время, повернуть вспять, пусть Луару всегда будет пятнадцать лет, а лучше – десять, а лучше – пять…

Зеленые травяные пятна на коленях замшевых штанишек. Вот оно застывший мир, в котором сын не растет. Никто никогда не узнает, чей он сын… И она, Тория, не догадается. И его сапожки всегда будут впору, и в прорезь сандалии не высунется розовый, дерзко подросший палец…

Застывший мир лопнул, как стакан. Звонкий и напористый голос, разрушающий гармонию. Ибо ее видения не чужды гармонии, она привыкла жить внутри стеклянного шара, похожего одновременно на глаз стрекозы…

Чужой голос. В ее жизни поселилось теперь раздражение – мелкое и неудобное, как камушек в ботинке. Но нет сил вытряхнуть острый осколок; выйти из комнаты значит окончательно разорвать пленку забытья, нарушить с трудом обретенное равновесие.

Тория страшилась новой боли. Ее обманчивый покой походил скорее на смерть, на забальзамированный труп – только теперь действие бальзама закончилось, и ее мертвое спокойствие разлагалось само собой, как то и положено всякой мертвечине…

А спустя дней она услыхала давно забытый и потому особенно пугающий звук.

Смех. Смеялся ребенок.

* * *

Никто не остановил Луара, когда поздним вечером он явился в Университет. Чей-то взгляд неотрывно следовал за ним во время всего пути по темным коридорам – однако на этот раз никто не отважился встать между внуком декана Луаяна и запретным кабинетом.

Он закрыл за собой дверь и долго сидел в темноте, уронив голову на руки. Он умел запретить себе думать о человеке, которого много лет считал отцом; он научился убивать в себе запретные мысли – но не умел оборвать несвязной вереницы образов-запахов-воспоминаний-прикосновений…

Недостойно мужчины – жалеть себя. Недостойно воина… и мага, потому что он, кажется, маг…

Дощатый пол, вымытый до свежего запаха древесины; расплываются белые капли молока. Вечер и соломенная шляпа, и в шляпе – круглый свернувшийся еж, иголки – будто семечки… Да не будет он пить твоего молока. Отпусти его, вот если бы тебя поймали…

…Слишком широкий выпад, слишком размазанный, бездарный выпад… В обеденном зале, где сдвинутые в угол стулья жались вокруг широкого стола, даже там, в этом тренировочном зале, такие выпады не прощались…

Почему он… тот… никогда не фехтовал в присутствии матери?! Мужчины обычно гордятся… Таким красивым обращением с оружием…

…Фагирра не хотел, чтобы сестра порола ребенка.

Луар поднял голову. В окно смотрела все та же переполовиненная луна – теперь она сделалась чуть толще. Двигаясь через силу, он встал, оставив сверток на кресле; постоял у окна, касаясь щекой теплой портьеры. Потом зажег три свечи.

Страшно. Наверно, он все-таки неполноценный колдун – иначе почему так страшно? Те маги, про которых он читал, испытывали упоение от всякой магической процедуры – а у него, Луара, подступает к горлу плотный тяжелый ком. И все же он делает, потому что иначе не может, иначе задохнется…

А что чувствовал Фагирра, погребая в одной могиле обеих сестер, брата, мать и племянников?..

…пытать своей рукой?

Свечи чуть изогнулись – три желтых огненных клыка. Луар длинно, со всхлипом вздохнул – и вытащил из-за пазухи медальон.

Снова – это. Светлое небо, помоги мне…

В глаза ему ударило солнце. Раскаленное солнце, раскаленные камни, место, где он никогда не бывал – горы, рыжие с белым, полдень, тени короткие и будто бархатные – лоскутки черной ткани…

Жарко. Такая жара… Солнце в зените, выпученный глаз посреди синего неба, а колодец далеко, внизу…

На каменной площадке под боком у скалы стоял человек. За его спиной Луар разглядел пустой горячий дворик и в глубине – дом. И странно знакомое очертание над входной дверью…

Человек был мальчиком. Лет четырнадцати. И у ног – полное ледяной воды ведро, поверхность воды колышется, едва не перехлестываясь через край…

– Помоги мне, – попросил Луар шепотом. Губы его сводило от напряжения.

Мальчик медленно покачал головой: «Не могу»…

– Помоги мне, – попросил Луар снова. – Ты… Луаян…

Имя помогло ему, и он повторил еще раз, ощущая вкус каждого звука:

– Луаян…

Мальчик опустил глаза. В ведре у его ног дробилось солнце: «Не могу»…

– Но почему?! – воскликнул Луар в отчаянии. – Разве я тебе не внук? Разве я и перед тобой провинился – сын Фагирры?!

Небо над мальчиком вдруг лопнуло, как истлевшая ткань, и свернулось трубочками по краям. «Не могу»…

– Почему?!

«Потому что я страж»…

Солнце погасло, исчезли скалы и разогретый солнцем двор, Луар услышал запах земли и ощутил на лице влажные комья: «Я страж… Навеки»…

Луар зашатался. Ему показалось, что он стоит на прозрачной, как хрусталь, земле, и видит глубоко в недрах чудовищное существо, многосуставчатую смерть, воплощение Черного Мора – и стража у входа в темницу, седого старика, закрывающего ладонью лицо: «Не надо, малыш… Не смотри»…