Преемники: от царей до президентов

Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, "разыграна" точно после десятка главных и второстепенных репетиций; "актеры" знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия.

Еще в январе Ленин писал, что "мы, старики, не доживем до грядущей революции", а теперь, в марте, объяснял, как "замечательно дружно слились" в единое целое все необходимые для переворота условия. Ленинская статья — неплохой пример для демонстрации того, как создаются исторические мифы.

Лев Троцкий, на мой взгляд, поступил честнее, дав Февралю психологическую характеристику, с которой нужно разбираться, изучая не марксизм — марксизму здесь смерть, — а классиков русской литературы:

…февральская Россия, лениво-революционная, еще полуобломовская, республикански-маниловская и ох какая (в одной части) простоватая! и ах какая (в другой части) жуликоватая!..

И Троцкий прав: люди из толпы — обыватели Обломов и Манилов — сыграли в феврале 1917 года, первый спросонья, а второй в идиотическом восторге, не меньшую роль, чем агитаторы-социалисты. Наконец, никто в полной мере не изучил ту роль, что сыграли в русской революции не солдаты-окопники, а солдаты маршевых рот, сосредоточенные в столице, не желавшие отправки на фронт, а потому готовые (простовато-жуликовато) бузить под любым предлогом. Не было лучше бульона для организации беспорядков.

Что же касается ленинских рассуждений о "замечательной отрепетированности" февральских событий, то этот тезис убедительно опровергает Солженицын в своем "Красном колесе". Достаточно вспомнить, например, документальный рассказ о том, в какую нелепую ситуацию попала приехавшая к царю за отречением делегация Думы. Пока государь взял перерыв на размышление, делегатам вдруг пришло в голову,

…что ведь должны бы существовать какие-то специальные законы престолонаследия и не худо бы с ними справиться. Граф Нарышкин, до сих пор ведший запись беседы, сходил и принес из канцелярии нужный том законов Российской империи. Листали, искали… Не находили. Не находили видов отречения, но и самого раздела об отречении вообще тоже не находили. Двадцать лет боролись, желая ограничить или убрать царя, — никто не задумался о законе, вот штука.

Подобных нелепостей в февральской хронике не счесть. Так что какой из трех компонентов (закономерность, случайность или актерский состав) доминировал в том революционном спектакле, не ясно и сегодня.

Страсть аналитиков все схематизировать по-своему даже полезна. Это что-то вроде соломинки посреди бурных исторических вод: надо же хоть за что-то ухватиться, чтобы оглядеться по сторонам. Следует только каждый раз честно напоминать читателю, что любая историческая схема — это всего лишь авторская версия. "Вечно живое учение" Маркса и Ленина — одна из таких версий. Не более того.

Это замечание, естественно, касается и таких клише, как "Февральская буржуазно-демократическая революция" и "Великая октябрьская социалистическая революция". В этих привычных для советского периода определениях сомнению, и не без оснований, можно подвергнуть чуть ли не каждое слово.

Что до Февраля, то теоретически возможно, что эта революция, будь она доведена до конца, действительно стала бы буржуазной. Однако в реальности этого не произошло. В период между февралем и октябрем для русского капитализма было сделано крайне мало. Хотя бы потому, что власть после Февраля в свои руки взяли не фабриканты и банкиры, а "господа-товарищи" некто и никто, к тому же ненадолго и чуть-чуть.

Такие же крохи Февраль дал и народу; во всяком случае, того, что демос жаждал в ту пору превыше всего, а именно мира, хлеба и земли, он так и не получил. Так что и здесь приходится говорить лишь о "потенциально демократической" революции.