Прегрешение

— Вы неверно обо мне судите, — сказал он. Но его слова были адресованы не столько хозяину, сколько Элизабет Бош, впрочем, никто не обратил на него внимания Он почувствовал себя очень чужим и очень одиноким, хотел встать и уйти и остаться тоже хотел. Наконец он все-таки решил уйти, но задержался возле женщины и, сам не понимая, что с ним происходит, вдруг протянул руку и провел тяжелой пятерней по ее волосам. После чего покинул трактир.

Какое-то мгновение Элизабет Бош сидела неподвижно, потом вдруг вскочила и выбежала вслед за ним, даже не заплатив за сельтерскую. Ей было все равно, что подумает хозяин, что скажут люди в деревне. Она догнала Алена и пошла рядом с ним, а он шмыгнул носом и сказал:

— Я вовсе не пьяница.

Деревенская улица шла под гору, описывала крутую дугу и убегала между полями к заброшенной шахте, карьер которой заполнился водой. Вот к воде они и направились и сели на краю обрыва. В маленьком озерке отражалось заходящее солнце. Над водой гулко разносились голоса купальщиков.

— Смешно, — сказала женщина.

— Да, смешно, — подтвердил Якоб Ален.

Послышался голос кукушки, Элизабет начала считать, сколько она накукует.

— Чайки бывают и черные, и красные, и синие, а бывают большие, как канюк.

Она не поняла, к чему он это говорит.

— Море, верно, очень большое, — сказала она.

Он не ответил, а Элизабет подумала, что за всю свою жизнь так и не видела моря, да и вообще мало что видела: Богемские горы, Бранденбургские ворота, ну и еще Цвингер в Дрездене. Вот и все.

— Наверно, оно очень красивое. — сказала она.

Ален поднял руку, словно хотел показать, до чего море большое и до чего красивое.

Женщина подумала, что, должно быть, он ориентируется в морях-океанах не хуже, чем она в своей деревне или в окружном центре. Она не решилась спросить, где он побывал на своем веку. А то ей пришлось бы потом признаться, что она сама почти нигде не бывала. Мужчина тем временем думал, как было бы здорово постоять на палубе рядом с этой женщиной, просто стоять рядом и глядеть на воду и на белый песок какого-нибудь острова. Он даже улыбнулся своим мыслям, бросил в воду камешек и сказал:

— А я почти все в жизни прохлопал.

У Элизабет заныла спина. Она вдруг показалась себе толстой и неуклюжей и подумала, как было бы славно сбросить с плеч несколько годков, тогда бы уж она смогла просидеть на траве хоть до утра и ничего бы у нее не заболело.

— Пошли, — сказала она.

Встать с земли ей было трудно, и он потянул ее за руки. Поднялся ветер и погнал дымные тучи с электростанции прямо на деревню.

В воздухе запахло какой-то затхлой гнилью, и Ален ощутил легкую дурноту.

— Нет, я бы здесь не прижился, — сказал он.

— Где кто живет, там ему и хорошо, — ответила она.

Ответ прозвучал резко, она даже сама удивилась.

— Да, — согласился он, — в конце концов, каждый живет сам по себе.

— У меня есть дети.

— С детьми, может, и по-другому, чего не знаю, того не знаю.

Они медленно возвращались в деревню. Выглянул бледный серп месяца.

— У вас есть жена? — спросила Элизабет Бош.

Якоб вдруг припустил бегом, словно она ему наскучила. Элизабет не поспевала за ним, отстала, прислонилась к дереву, ей стало холодно. Ну и пусть уходит, подумала она. Какое мне до него дело. Но тут он снова появился перед ней и сказал:

— Жена у меня умерла. Она была хорошая женщина.

Он накинул на Элизабет свою куртку, и она сразу согрелась. Они молча шли рядом. Прощаясь, он сказал:

— Меня зовут Якоб Ален.

— А меня Элизабет Бош, — ответила она.

Она купила булочек, колбасы, пирожных, она была уверена, что он рано или поздно объявится. Она поставила на огонь воду для кофе, из сада принесла флоксов, потом села у окна и начала глядеть на улицу. Лишь ближе к вечеру, не выдержав, она побежала к Лаутенбахам.

— Он давно уехал.

Она восприняла только слово «уехал» и с трудом скрыла свою растерянность.

Вернувшись домой, Элизабет снова села к окну. У нее было такое чувство, будто она что-то потеряла, не уберегла.

На стене возле телевизора висела фотография мужа. Таким она его запомнила: чуть прищуренные глаза, широкие скулы, невысокий лоб, слегка волнистые волосы. Пожалуй, она была с ним счастлива. Он сажал мальчика перед собой на мотоцикл и гонял с ним по дорогам, так что, глядя на них, она замирала от страха.

Мертвого мужа ей не показали. Она шла за гробом, дочку несла, мальчика вела за руку, а сама думала: может, в гробу и нет никого. Они не нашли моего мужа, не хотят в этом признаться и что-то передо мной разыгрывают.

Он прав, подумала она, но теперь снова имела в виду Якоба Алена, который давеча сказал: «В конце концов, каждый живет сам по себе». Дети все равно уходят.

Она снова перевела взгляд на фотокарточку и спросила себя, смог бы этот человек быть счастлив с нею или нашел бы счастье с другой?