Преисподняя

Туристы напряглись. В самом деле, почему этот измученный человек выбрал для своего некролога цитату из самой известной любовной трагедии? Из повести о двух враждующих семействах и о любви, что превыше ненависти? Между прочим, в высокогорных монастырях люди часто подвержены галлюцинациям. Обычное явление. Даже далай-лама об этом шутил.

— Значит, — сказал Айк, — он белый. И Шекспира читал. Стало быть, родился на свет не больше чем пару-тройку веков назад.

Разговор стал напоминать салонную игру. Первоначальный испуг окончательно сменился каким-то патологическим оживлением.

— Кто же он такой?

— Раб?

— Беглый узник?

Айк не ответил. Он вплотную приблизил лицо к лицу мумии, пытаясь найти разгадку. «Расскажи о своем пути, — думал он, — расскажи, как спасся. Кто повесил на тебя золотые оковы?» Никакой подсказки. Окаменелые глаза смотрят равнодушно. На лице хитрая гримаса, словно мертвец потешается над любопытными гостями. Подошел Оуэн и прочитал вслух:

— «RAF».

В самом деле, на левом плече была татуировка: буквы «RAF»,[3] а над ними орел. Выполнено с профессиональным качеством. Айк взялся за холодную руку.

— Значит, ВВС Великобритании, — констатировал он.

Вот головоломка и сложилась. Это объясняло если не выбор цитаты, то хотя бы Шекспира.

— Пилот? — завороженно спросила коротко стриженная парижанка.

— Пилот, штурман, стрелок. — Айк пожал плечами. — Кто знает.

Он нагнулся и стал разглядывать буквы, чувствуя себя дешифровщиком. Читая строчку за строчкой, Айк пытался размотать весь клубок до конца. Водил по буквам ногтем, складывая фразы и мысли. Его спутники отошли, предоставив ему разбирать записи. Айк попытался начать с другого конца и, казалось, уловил какой-то смысл. И все равно — ничего не понимал. Вынул топографическую карту Гималаев, отыскал широту и долготу, фыркнул — все совпадает! Невероятно. Айк перевел взгляд на то, что когда-то было человеком. Снова посмотрел на карту. Неужели такое возможно?

— Выпей.

От аппетитного запаха кофе, приготовленного в поршневой кофеварке, Айк даже прищурился. Ему протянули пластмассовую кружку. Айк поднял взгляд. Голубые глаза Коры смотрели дружелюбно. Это согревало лучше любого кофе. Он принял кружку, пробормотал какую-то благодарность и вдруг почувствовал, что у него дико болит голова. Прошло уже несколько часов. В глубину пещеры грязными лужами ползли длинные тени.

Туристы уселись на корточках вокруг походной газовой плитки, словно неандертальцы вокруг костра. Они растапливали снег и готовили кофе. Случилось чудо — Оуэн расщедрился и предложил всем свои личные запасы. Кто-то молол зерна, кто-то давил на поршень кофеварки, а кто-то тер над чашками с готовым кофе кусочки корицы. Люди действовали вместе. Впервые за целый месяц Айк готов был их полюбить.

— Как ты? — спросила Кора.

— Я? — Айк не привык, чтобы кто-то интересовался его самочувствием. Тем более Кора.

Он подозревал — хотя какие уж тут подозрения, — что Кора собирается его бросить. Перед выходом из Катманду она сказала, что работает на фирму в последний раз. А поскольку вся фирма состоит из них двоих, то понятно, кем недовольна Кора.

Все это задевало бы Айка гораздо меньше, если бы речь шла о другом мужчине, денежной выгоде или более захватывающей работе. Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он — это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни — взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права.

Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность.

— Я тут разглядывала мандалу, — начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. — Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. — Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. — А как ты? Продвинулся?

Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг — фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки — и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память.

— Во-первых, — начал Айк, — его звали Исаак.

— Исаак? — раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка.

Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, — говорилось здесь, и далее: — В изгнании, на мучительном свету».