Прекрасная чародейка

Лодка шла по дуге, направляясь к западной оконечности пустынного островка Помег, наиболее удаленной от марсельской гавани. На мысу, среди скал, горел, яркий в темноте, маленький костер. Гребец подвел лодку к берегу.

— Господин пойдет к костру один, — проговорил он неповоротливым, тяжелым французским языком.

— А костер зачем? — осведомился Петр.

— Греться и видеть. Холодно и темно, — был лаконичный ответ.

Петр вышел на берег и под скрипучие крики ночных птиц медленно двинулся на огонек.

— Есть тут кто? — крикнул он.

Вместо ответа из темноты вынырнул рослый человек и, воздев обе руки, пал на колени — только ухнуло. Пораженный Петр увидел знакомое лицо — лицо капитана Эмилио Морселли, смуглое, когда-то красивое, а теперь обезображенное огромными бородавками, похожими на жирные брызги грязи: одна сидела на левой, другая на правой щеке, третья на лбу, четвертая на подбородке, а пятая, самая крупная и уродливая, — на кончике носа. И руки его, воздетые к Петру, были усеяны бородавками.

— Ах, дотторе, смилуйтесь надо мной! — жалобно вскричал капитан Эмилио. — Видите, я освободил вас, все свои деньги швырнул в глотку бессовестного вымогателя, вашего кастеляна, но я ни о чем не жалею, только избавьте меня от бородавок, которые вы наслали на меня в справедливом гневе! Каждое слово вашего заклятия исполнилось, бородавки выросли у меня во всех тех местах, что вы назвали, и на подошвах выскочили, так что мне теперь трудно ходить! Вы единственный человек на свете, который может помочь мне; сделайте же так, дотторе, сделайте так!

Разочарованный, униженный и горько оскорбленный тем, что освободителем его оказался не король Франции, не отец Жозеф, не Ришелье или кто-нибудь из турецких сановников, а бандитский капитан Эмилио Морселли, и что причиной его освобождения была не слава Франции или Турции, а бородавки, — Петр произнес отстраняющим и враждебным тоном:

— Почему же ты, мерзавец, решился освободить меня только четыре года спустя?

— Потому что ваше заклятие исполнилось не сразу, а постепенно, — глотая слезы, ответил бандит. — А я, сознаюсь смиренно и с сокрушением, настолько поддался страсти жадности, что совершенно утратил liber arbitria [12], поэтому я тогда только решился на горестную трату с тем, чтобы протянуть вам руку помощи, когда исполнилось ваше последнее и самое страшное проклятие, то есть когда у меня начали отниматься пальцы за то, что я прикоснулся к деньгам, выданным в вознаграждение за вас. Ах, дотторе, будьте же милосердны, сделайте меня снова здоровым!

— Быть может, мне и удастся преодолеть отвращение, которое внушает мне твоя гнусность, подлый негодяй, и я устраню последствия моего проклятия, — сказал Петр. — Но прежде я желаю как можно скорее удалиться за пределы французского суверенитета.

Услыхав такие слова и уловив в тоне их почти обещание, капитан распростерся перед Петром, чтобы облобызать его башмаки.

Тем временем кастелян, когда исчезла из виду лодка, увозившая Петра, вернулся довольный в свое жилище, где и застал своих дочурок, уже, правда, не рыдающих, но весьма невеселых, нахмуренных и мрачных.

— Что это с вами, красавицы мои, отчего вы повесили носы, словно на похоронах? Утеха моей старости, что же вы сидите, как в воду опущенные? — обратился он к ним. — Как ни ломаю себе голову, не могу понять, в чем причина? Дельце обстряпано, Кукан на свободе, а денежки у нас!

— Ах, папенька, как же нам, бедным, не печалиться? — ответили Мадлон, Анриетт, Сюзанн, Люсьенн и Симонн (поскольку мы не отличаем одну от другой, то заставляем их говорить всех разом, в унисон). — Деньги — еще не все, папенька, ах, не все!

— Они не все, доченьки, это верно, но хорошо, когда они есть, ох, как хорошо!

— Хорошо, когда они есть, папенька, но спокойствие души и сердца еще лучше! — возразили Мадлон, Анриетт, Сюзанн, Люсьенн и Симонн. — А может ли быть наша душа спокойна, когда вы, наш отец, совершили преступление, за которое расплачиваются головой? Подумали ли вы о том, что будет, когда станет известно, что вы помогли Кукану бежать? Можете вы себе представить, какой получится скандал?

— Никакого скандала не будет, потому что Пьер де Кукан освобожден легально, — возразил кастелян.

Услыхав это, прекрасные девы запричитали:

— Ах, что вы говорите, папенька, вы, такой разумный человек! Разве не видели мы своими глазами, что мсье де Кукан переоделся в свои старые матросские тряпки, которые мы для этой цели выстирали и выгладили собственными руками? Зачем было ему переодеваться и выдавать себя за одного из наших мужей, если его выпустили законно? Почему бы ему не остаться в дворянском платье для прогулок, которое так ему к лицу?