Прекрасная дикарка

– Ничего там не было. Точно не он. И вообще никого.

– Надо было тогда убедиться… Там, когда он нас чуть не схватил. Надо было его добить.

– Когда кто-нибудь умирает… – начал Малкольм, помолчав.

– Что?

– Что случается с его деймоном?

– Он просто исчезает.

– Не надо об этом! – воскликнула Аста.

– Да, не говорите такого! – подхватил Бен, сейчас выглядевший как терьер.

– А когда получается призрак или вурдалак какой, – Малкольм не обращал на них внимания, – это, наверное, деймон мертвого человека?

– Понятия не имею.

– А может чье-нибудь тело ходить и делать всякие вещи, если его деймон мертв?

– Не бывает человека без деймона. Это совершенно невозможно, потому что…

– Замолчи! Замолчи! – крикнул Бен.

– …потому что это слишком больно, когда ты от него отделяешься.

– Но я слышал, что встречаются люди без деймонов. Может, это, конечно, просто мертвые тела бродят, а, может…

– Хватит! Прекратите об этом говорить! – Аста стала терьером, как Бен, и они зарычали на два голоса.

Впрочем, в ее рычании все равно слышался страх.

Тут к ним решила присоединиться Лира.

– Послушай, дорогая, – повернулась к ней Элис, – твое молоко кончилось, теперь будет особый гостинец, хорошо? У меня тут целый пакет канопьев.

Она полезла в сумку и вытащила тост, на котором сверху раньше лежало перепелиное яйцо.

– Ты пока жуй хлеб, а я найду яичко… славное маленькое яичко… тебе понравится.

Лира с готовностью схватила тост и сунула в рот.

– Ты их в саду стащила? – спросил Малкольм и тут же сообразил, насколько это глупый вопрос.

– Я много чего позаимствовала у официантов, которые мимо сновали, а они так ничего и не заметили. Тут на всех хватит. Ага, вот как раз кое-что интересное, – она протянула Малкольму нечто размером с Лирину ладошку, коричневого цвета и довольно мятое. Это оказался миниатюрный пряный пирожок с рыбой.

– Если она сейчас как следует наестся тостом и закусками, – проговорил Малкольм с набитым ртом, – будет не страшно, если у нас кончится…

Снаружи донесся какой-то звук. Нет, не «какой-то», не просто абстрактный бессмысленный звук, – это было бы еще полбеды. Увы, это было слово, и слово было: «Элис». Произнесенное негромко голосом Боннвиля.

Она замерла. Малкольм машинально поднял на нее глаза, как дети в классе смотрят на того, чье имя назвал учитель, – особенно если тон предвещает беды и кары. Малкольм хотел увидеть реакцию Элис, и тут же об этом пожалел. Она насмерть перепугалась: краска сбежала с ее лица, глаза расширились, она прикусила губу. А он таращился на нее, как примерный ученик, которому ничего не грозит, – на двоечника. О, как он себя сейчас ненавидел!

– Ты не обязана… – начал он.

– Заткнись. Сиди тихо.

Они прислушивались, сидя неподвижно, как статуи. Лира с удовольствием мусолила тост, не подозревая ни о чем плохом.

Никакого голоса, только ветер шумит в тисах, да капли барабанят по тенту.

Что-то странное творилось со свечкой. Она горела, светила, но теперь еще и отбрасывала тень… – это прожектор вернулся.

Элис невольно ахнула, зажала рукой рот и, тут же убрав ее, крепче прижала к себе Лиру, чтобы заглушить любой возможный звук. Малкольм отчетливо видел все в яростном ледяном свете, бившем сквозь полог. Снаружи рокотал мотор. Пару мгновений спустя луч ушел дальше, но рассеянный свет остался – охотники решили повнимательнее рассмотреть границу реки и кладбища.

– Возьми-ка Лиру, – прошептала Элис, – потому что я сейчас упаду в обморок.

Очень осторожно, огибая свечу, она передала ему ребенка: операция прошла тихо – Лиру занимал исключительно тост. Элис была бледна, но вроде бы оставалась в сознании. Малкольм даже подумал, что если бы она и вправду собралась упасть в обморок, то вряд ли успела бы ему об этом сообщить.

За Лирой последовала сумка с едой. Малкольм пристально наблюдал за Элис: ее перепугал даже не столько луч прожектора – нет, все дело было в голосе Боннвиля. Девушка была на грани паники. Она откинулась было на борт, но тут же резко обернулась влево, не к реке, а к острову, и прислушалась… Малкольм снова услышал шепот. Глаза ее стали еще шире, наливаясь не то ужасом, не то отвращением; Элис больше не сознавала, что Малкольм с Лирой сидят рядом, и не замечала ничего – только этот настойчивый шепот сквозь угольный шелк с той стороны, где она сидела…

– Элис… – сказал Малкольм, отчаянно желая помочь и не зная, как.

– Тихо!

Она зажала руками уши. Бен стоял задними лапами у нее на коленях, а передними на планшире, так же напряженно вслушиваясь в шепот. Малкольм тоже слышал его, но никак не мог различить слов.

Разные выражения скользили по лицу Элис, словно тени облаков апрельским утром; только это были не облака, а страх, отвращение и паника. Глядя на нее, Малкольм думал, что никогда больше не увидит весеннего солнца – так глубоки были эти ужас и ненависть.

Элис беспомощно затрясла головой, слезы вскипели у нее в глазах и покатились по щекам. Малкольм машинально сунул руку в сумку и достал еще кусок тоста для Лиры, которая как раз уронила первый.